Гвидово поле. Хроники Паэтты. Книга V - Александр Николаевич Федоров

class="p1">Мы уже говорили о том, что Увилл умел поверить в собственную ложь. Вот и сейчас в его глазах было столько искренности, что они почти смогли бы обмануть и самого Давина. И уж подавно на это должен был купиться Давил.

— Я и не воспринимаю на веру все пересуды, что слышу от дворни, — проговорил наконец он. — Ты мне очень не нравишься, парень. Ты вечно лезешь туда, куда не нужно, и ты много раз пытался нанести болезненные удары моей семье. Ты лишил моего племянника вотчины своими грязными интригами с местными продажными дворянчиками, и если бы была возможность наказать тебя за это — я бы ею воспользовался. Но я — человек чести, и не стану использовать в этой борьбе клевету. Ты — гнусный и хитрый хорёк, парень, но ты не убийца. Такие как ты только лишь и способны плести интриги, прячась в тёмных чуланах. И уж подавно я не считаю убийцей твою сестру. Она — славная девушка, виновная лишь в том, что у неё есть такой брат.

— Что ж, если так, то давайте тогда впредь не будем лезть в дела друг друга, и станем жить каждый своей жизнью, — кивнул Увилл, спустив Давилу и «хорька», и прочие нелицеприятные высказывания. — Если вы не станете строить мне козни, то и я с радостью позабуду о вашем существовании.

— Если я захочу нанести тебе удар, юноша, то не стану «строить козни». Я ударю так, что ты сразу это заметишь.

Увилл кивнул, обозначая одновременно и согласие, и прощание, после чего вышел. На душе его стало значительно спокойнее.

***

Давин, как ни странно, уезжал из Колиона самым последним из лордов. Казалось бы, сама земля здесь жгла ему ноги, и всё вокруг напоминало о мерзости Увилла, и однако же он медлил. Ему не давала покоя судьба Камиллы. Он ни разу не видел девушку после погребения. Она не появилась даже на день ступления, и Увилл сухо объяснил её отсутствие нездоровьем и крайней слабостью.

Надо сказать, что гости отнеслись к этому объяснению с пониманием — несчастная девушка оказалась в центре отвратительных сплетен и подозрений, и это, вкупе со скоропостижной смертью отчима, не могло не сказаться на душевном здоровье бедняжки. Но Давин знал истинную причину недомогания Камиллы, и потому жестоко терзался, осознавая всю глубину бездн, в которых пребывала сейчас её душа.

И всё же он не нашёл в себе сил и мужества навестить Камиллу хотя бы раз. Несмотря на то, что он возлагал всю вину на Увилла, его всё же не оставляло чувство, будто его предали. И, хоть это и покажется странным, он проще пережил падение того, которого называл сыном больше двадцати лет, чем той, с которой познакомился меньше года тому назад.

Давин не знал, как именно Увилл заставил девушку пойти на убийство, и не хотел знать. Более того, он был даже убеждён, что этот ополоумевший мститель наверняка убедил её в том, что это было единственно верным решением, спасшим многие жизни, ведь теми же словами он пытался убедить и его самого. И всё же его не покидало ощущение тоскливой боли, словно он лицезрел падение самого Арионна. Нет… Хуже… Падение Лауры…

Впрочем, его чувства в отношении Увилла были почти столь же противоречивыми. Невозможно просто так взять и зачеркнуть двадцать лет жизни, и Давин, разумеется, в глубине души всё ещё любил его как родного сына. Но он яснее прочих видел, во что превращается этот юноша. И дело тут было не только в убийстве.

В этом Увилл был прав — они жили в жестокое время, и убийство само по себе не являлось чем-то невероятным или ужасающим. Случались и дуэли между дворянами, и разбойничьи нападения, и бытовые ссоры. А уж сколько погибало во время бестолковых по своей сути приграничных стычек, где одна и та же деревушка могла десятилетиями переходить из рук в руки!

Увиллу уже приходилось убивать прежде — в своих военных походах. И пусть на этот раз он выбрал орудием убийства яд, и пусть даже вложил его в руки невинной девушки… Нет, не этим был так страшен Увилл Тионит!

Он был страшен другим. Своей непоколебимой верой в собственную исключительность и правоту, своей невероятной способностью искажать реальность вокруг себя — вызывать какие-то фантомы из своего воображения и тут же самому свято уверовать в них. Когда такие люди рождаются среди простолюдинов, они обычно становятся бродячими проповедниками или создают вокруг себя небольшую секту последователей. Но Увилл был лордом домена, и это давало ему куда большие возможности.

Давин опасался, что со временем Увилл превратится в бушующий ураган, сметающий всё на своём пути. Хотя, быть может теперь, когда его жажда мести была утолена, он найдёт в себе силы противостоять этому падению? Давину очень хотелось бы в это верить…

Глава 19. Бог-король Вейредин

Увиллу нравилось быть лордом. Приятно было не ощущать дыхания Давина за спиной, его вечной опеки, которая, как бы он ни старался сделать её незаметной, всё же досаждала амбициозному юноше. Теперь всё было иначе. Более того, эта ссора с Давином неожиданно давала ещё большее ощущение свободы — теперь он, кажется, больше ничем не был обязан своему названному отцу.

Постепенно ядовитый туман подозрений и слухов рассеялся. Прошло время, и Увилл перестал вспоминать об этом каждый день, а это значит, что остальные (за исключением разве что родственников Даффа) и вовсе позабыли эту неприятную историю.

К сожалению, для самого Увилла этот процесс переживания смерти Даффа не проходил совсем уж безболезненно. Как у всякого человека, наделённого богатым воображением, у Увилла возникла неприятная проблема. Он был достаточно суеверен, чтобы верить в существование мстительных духов, и потому сейчас, особенно ночами, ему то и дело чудились какие-то шорохи и шаги, несмотря на то что он выбрал себе спальню максимально далеко от бывшей спальни Даффа.

Это случалось нечасто, но всё же бывали моменты мрачного настроения, когда нервы Увилла расшатывались. В такие моменты он зажигал несколько свечей и лежал, не сводя глаз с запертой на задвижку двери. Чем сильнее он накручивал себя, тем больше распалялось его воображение, и вот он уже явственно слышал шаги за дверью, а также хриплое предсмертное дыхание и вздохи.

В такие ночи Увилл глушил страхи дурной травой. У него в спальне всегда под рукой была трубка для курения, а также большая табакерка, в которой хранился постоянно пополняемый запас этого спасительного