В футбольном зазеркалье - Николай Кузьмин

Автобус летел по отличной автостраде, но сигналил не по-нашему – какими-то музыкальными мурлыкающими переливами.

Заграница мелькала за окнами автобуса одинокими зданиями, темными купами деревьев, яркими пятнами бензозаправочных станций. Наступил вечер, чужая ночь в чужом городе, вспыхивали и текли пунктиры бледных огней, намечая неизвестные чужие улицы…

Команду поместили в чистеньком, но скромном отеле, как уверял переводчик – в центральной части города.

Пока выгружались, Гущин суетился и требовал, чтобы все держались кучно. Копился подфонарный сумрак, город разгорался праздничными разливами разноцветных огней, все больше вертикальных. И только в перспективе площади, не загороженной домами с вакханалией огней, просматривался край горизонта и там, в продольной узенькой щели, застыла пара острых плоских тучек и рдел по-полевому спокойный отходящий свет… Потом по площади поползла туша двухэтажного троллейбуса, он искристо светился изнутри. Громкий голос Гущина пригласил команду заходить.

– Быстро, ребятки, дружно, – приговаривал он, поштучно пропуская футболистов мимо себя в распахнутые двери.

Комнаты в отеле оказались на двоих, и футболисты разместились привычными парами, как у себя на базе.

Осматриваясь, маленький Мухин заметил, что отельчик, надо полагать, еще штраусовских времен, – из всех удобств в номере была лишь чугунная раковина для умывания. Запихав сумку в шкаф, Мухин переоделся в тренировочный костюм, пригладил вихры и взял приготовленное на кровати махровое полотенце.

– Пойду погляжу, где у них тут что… Может, хоть душ есть.

Поздно вечером, возвращаясь из ванной комнаты, Скачков встретил в затихшем коридоре Матвея Матвеича, Шагая по истертой ковровой дорожке, массажист нес грелку.

– Кипятку не допросишься! – пожаловался он. – Опять что-то с печенью у старика.

Вместе с ним Скачков вошел в комнату тренера. Иван Степанович лежал под одеялом, возле него на стульях сидели Дворкин и Арефьич. Поверх одеяла валялась раскрытая толстая книга, по красно-белой суперобложке Скачков узнал воспоминания маршала Жукова.

– Геш, ты что не спишь? – удивился Арефьич. Приняв грелку и пристраивая ее под одеялом, Иван Степанович успокоил Скачкова:

– Ерунда все. Не первый раз… Ты спи давай. Как там ребята – все легли?

Ответил Дворкин:

– Все. Я проверял.

Уходя из номера и закрывая за собою дверь, Скачков, расслышал фразу, нервно сказанную Иваном Степановичем, как видно, в продолжение прерванного разговора:

– Команду, которая не атакует, уважать нельзя. Нельзя! Поймите вы это, наконец!

Утром команду отвезли на тренировку. Стадион принадлежал клубу. Трибуны низенькие, бедноватые, но поле отличное. Переводчик, объясняясь с Гущиным, жаловался на финансовые затруднения клуба. Арефьич, волоча на поле сетку с мячами, шепнул Скачкову:

– Пой, птичка, пой! За Фохта, небось, наскребли миллиончик.

У барьера в самом низу трибуны, где завтра встанет полицейское оцепление, толпились молодые щеголеватые люди чересчур спортивного вида, чтобы быть настоящими спортсменами. От них так и шибало спортом. Скачков по опыту знал, что пижоны всегда больше похожи на спортсменов, чем сами спортсмены.

Выше, возле центральной, не слишком вместительной ложи, виднелись какие-то молчаливые мужчины, наблюдали за разминкой советских футболистов, сходились группами. Скачкову хотелось посмотреть на Фохта, своего завтрашнего подопечного, но не станешь же спрашивать! А Фохт мог быть сейчас на трибуне. Он, Скачков, в прошлом году специально приезжал на разминку австрийцев, чтобы присмотреться к соперникам.

С удовольствием разминая ноги, ребята разбежались по всему зеленому газону поля. В утреннем, еще не прогретом воздухе аппетитно зазвучали хлесткие удары по мячу. Мелькала деятельная фигура Гущина в необыкновенно ярком тренировочном костюме, такие костюмы Скачков видел на бразильцах. Иван Степанович, прижав локоть, сидел на скамеечке у ворот и время от времени подзывал к себе Арефьича.

Вялый невыспавшийся Сухов, задрав на одной ноге штанину, играл мячом в одиночестве. Подбивал, принимал на грудь, делал короткую пробежку и останавливался, наблюдая за полем. Из всего прежнего состава ему одному завтра не будет места в игре, разве случится что-нибудь с Мухиным или Владиком Серебряковым.

– Федор, Федор… – окликнул его Иван Степанович. – Давай-ка, знаешь, кончай дремать. Побегай, побегай. Поживей! Ну что это, слушай… Смотреть тошно.

Он что-то сказал Арефьичу, и тот до конца тренировки уже не спускал с Федора внимательных придирчивых глаз.

Крутя на пальце ключ от номера, Скачков вприпрыжку спускался по частым извивам лестничных маршей. В отельчике работал лифт, но с лифтером, немолодым предупредительным мужчиной в серой униформе, у Скачкова получился конфуз. Сегодня после тренировки он поднимался наверх и заметил, что вежливый лифтер приглядывается к нему с приветливым, но неназойливым вниманием. Скачков устало привалился к гудящей стенке кабины и подмигнул: что, друг? Тогда лифтер ткнул себя пальцем в грудь:

– Россия… Днепр… Пиф-паф! Плен…

– А-а… – Скачков сочувственно покивал. Поговорить с бывшим солдатом, неудачно воевавшим на Днепре, не оставалось времени – лифт остановился на этаже. Покидая кабину, Скачков протянул лифтеру руку для пожатия, но тот понял его жест по-своему: вдруг уронил в поклоне голову и заученным профессиональным движением снизу вверх цапнул за кончики пальцев. Кровь ударила Скачкову в щеки – лифтер вместо рукопожатия рассчитывал на монету, на чаевые… Теперь, пока не сменится «знакомый» лифтер, Скачков предпочитал подниматься и спускаться по лестнице.

Сдав ключ, он пересек вестибюль и вышел через стеклянные махающие двери. Вчера вечером, выгружаясь из автобуса, кто-то из ребят обратил внимание на огромный щит высотою в стену дома, воз-двигнутый рядом с отелем. Сейчас у щита стояли группой футболисты и весело разглядывали, что там намалевано. Приличный господин держал перед лицом целую пригоршню золотых монет, а на груде золота, в пригоршнях же господина, развязно восседала, закинув ногу на ногу, весьма легко одетая девица со спущенной с плеча бретелькой.

Владик Серебряков прищелкнул языком:

– Кадруха, а? Класс! Глаза можно сломать.

Он был свеж после купания, расчесан на пробор, длинноногий, улыбающийся. Стоял, щурился от солнышка, поглядывая на черепичные, сильно вытянутые вверх крыши средневековых основательных домов. Двери и окна в потемневших стенах были узкие, как бойницы.

Из дверей отеля показался Иван Степанович с газетой. Глянул на щит, не нашел ничего интересного.

– Хватит смеяться! – сказал он скалившимся футболистам. – Обыкновенная реклама банка.

– Что в газетах? – спросил Скачков. – О нас что-нибудь есть?