Разговоры с таксистами о жизни и устройстве Вселенной - Чарльз Кокелл

работе в тюрьмах. Я направлялся в Глазго, чтобы обсудить «Жизнь за пределами» с заинтересованными в проекте коллегами. Я забрался на заднее сиденье черного кеба и сразу понял, что поеду с говорливым водителем. Такова уж профессия: да, некоторые водители – молчуны, но многие обожают поболтать. Этот энергичный мужчина лет сорока сразу взял с места в карьер.

– Забавный мир! – воскликнул он. – Сегодня утром вез одну женщину, которая посещает занятия по буддизму. Она мне рассказывала о том, что у животных есть души, что все мы перерождаемся, так что во всем этом нет никакого смысла, кроме как ждать следующей жизни.

Эти слова резонировали с моими размышлениями. Действительно, в чем смысл? Почему я занимаюсь проектированием марсианских станций в тюрьмах? Почему я решил, что вообще кому-то стоит этим заниматься? Почему считаю, что полет на Марс – достойная цель для нашей цивилизации? У меня не было какой-то особой причины так увлечься изучением освоения космоса в тюрьмах, но почему-то я почувствовал, что это полезное времяпрепровождение. Я давно убежден, что жизнь сама по себе не имеет цели. Цикл воспроизводства и вариаций, путь эволюции – все это просто происходит, и вот мы катаемся на американских горках мутаций. Просто это так. Мне было интересно, что думает по этому поводу мой таксист.

– А вы как считаете? – спросил его я. – В чем же смысл жизни?

– Зависит от того, что ты имеешь в виду под жизнью, приятель. То есть – что мы на самом деле такое? – ответил он.

В его словах была неприкрытая глубина. Что же мы имеем в виду, когда говорим «жизнь»? Этот вопрос служит отправной точкой к захватывающей теме.

«Жизнь» – одно из слов с тысячью значений. Оно тревожит человеческий ум веками. Каждый из нас задается вопросом, для чего она нам дана. В повседневном смысле мы вынуждены ответить на этот вопрос, если хотим зарабатывать на жизнь. Большой вопрос предназначения сводится к более конкретным. Кем мне работать? Где жить? Это проявления слова «жизнь», которые возникают в нашем повседневном опыте. Они являются прозаическим воплощением стремления и потребности определить смысл существования.

Неустанное течение, скрывающееся под этими повседневными заботами, – глубинное значение этого слова. В чем вообще смысл жизни? Может, мы простые пассажиры потока судьбы, задаваемого холодной, безразличной Вселенной или всемогущим Богом? Или это не что иное, как слепой детерминизм эволюции, действующий изо дня в день без какого-либо намерения или направления? Если мы примем чисто детерминистскую подоплеку нашего существования, сможем ли мы привнести смысл в нашу жизнь как личности и как цивилизации, создавая свои собственные цели и веря в них?

Но я не думаю, что мой таксист имел в виду какую-то из этих версий жизни, когда задавал свой вопрос. Он говорил о том, что касается червей, улиток, леопардов и людей. О физической материи, которую мы называем жизнью. Что же это такое? В чем различие между существом и простым объектом, между живым и неживым?

Как скрытый под водой риф, этот вопрос с незапамятных времен становится причиной крушения дум различных мыслителей. Неважно, насколько человек пытается сосредоточиться на физической реальности, и неважно, насколько объективным последователем редукционизма[69] он пытается быть, мало кому удается избежать ощущения, что жизнь пронизана чем-то, что отличает ее от стола или стула. Что это за сущность, которая реализовывает и заряжает энергией объекты, которые мы решили считать живыми?

До того, как человечество открыло атомы и элементы, знакомые нам сегодня, древние греки были уверены, что для жизни есть специальный ингредиент. Это было легко обосновать, ссылаясь на теории о том, как устроена Вселенная. Пытаясь объяснить, почему разные предметы состоят из разных материалов, философ Эмпедокл, живший в V веке до н. э., выдвинул гениальную идею о том, что все вокруг состоит из четырех элементов: воздуха, воды, земли и, что особенно важно, огня. Смешивая эти четыре субстанции, можно создать различные типы материалов: от океанов и суши до телег и столов. Жизнь не такая уж и загадка: лишняя порция огня была причиной ее энергичного и непредсказуемого темперамента.

У Аристотеля была схожая идея. Он считал, что все во Вселенной содержит в себе вещество, называемое материей. Он был на правильном пути. Его представление о материи прямо сопоставимо с нашими собственными современными представлениями о ней. Но в материи замешана другая загадочная субстанция, так называемая форма, и эта форма состоит из души. Душа – это то, что заставляет материю мыслить. Если у вас совсем немного души, то можно стать растением. Если чуть больше, то животным. И самая щедрая порция отводится людям, у коих есть разум. В основе обеих точек зрения – Аристотеля и Эмпедокла, а также многих других – лежит непоколебимое убеждение в том, что между жизнью и не-жизнью существует некая категорическая разница.

Однако в XVII веке становилось все более очевидным, что различия между жизнью и не-жизнью, если они и существовали, в конце концов не были такими уж фундаментальными. Это было время, когда химики начали проводить эксперименты более тщательно и систематически и благодаря этим усилиям стали видны свойства элементов. Они раздавливали и перемалывали, нагревали и охлаждали, облучали и химичили, после чего столетия усилий совершенно ясно показали, что собаки сделаны ровно из того же материала, что и столы. Углерод, водород, кислород и так далее. Все в нашем мире состоит из одних и тех же атомов и субатомных частиц. Ни четкая граница, ни сияние света не отличали живых и неживых. Ни душа, ни огненные атомы не проявились в колбах химиков. Все это весьма расстраивало.

Чтобы уйти от банальности материи, нужно было что-то новое. Те, кто жаждал вознести жизнь на отдельный пьедестал, преобразовали «душу» Аристотеля в élan vital[70], который спас бы нас и наших собратьев от позора быть просто очередным скоплением атомов, организованных в периодической таблице. Хватало и сумасшедших, и серьезных ученых, готовых выдвигать теории о том, что же это за необычный ингредиент жизни. Возможно, ее породила некая форма электричества. Дикие и невероятные эксперименты по соединению органов животных с новомодными электрическими устройствами позволили бы нам раскрыть природу этой жизненной силы, или, по крайней мере, так считалось. Океан догадок, однако, не дал результатов. Ни один эксперимент не нашел в живом ничего такого, чего не было бы в неживом.

Несмотря на это, стремление категориально разделить жизнь и не-жизнь пережило крах витализма[71], когда исследователи решили изучить поведение живых существ: ведь, несомненно, в этом было что-то, что смогло бы охарактеризовать живое как отличное от неживого. Взгляните-ка на собаку, бегущую вдоль дороги, и задайтесь вопросом: что