Хэлло, дорогая - Мишин

так что бить его не стали. Стоило только толкнуть. Они забрались внутрь и остолбенели.

Привязанная к крюку люстры навытяжку, как мёртвый олень, там висела юная прекрасная девушка лет девятнадцати, не старше. Она была совершенно обнажена. Каштановые волосы ложились на маленькие груди; всё нежное белое тело, как мрамор, покрывали синяки. Отпечатков на нём не было — только чёрные следы длинных пальцев, которые сжимали и мяли его так, что в этих объятиях и от этих ласк несколько костей у неё было сломано. Губы — искусаны в кровь. Её насиловали; несколько раз в процессе она обмочилась. Кровь смешалась с желтоватой мутной мочой и вытекла ей под ноги. Глаза мучительно смотрели вперёд, в никуда; убийца не оставил никаких телесных улик, по которым его могли бы найти, но дал понять, что он зверь во плоти, нечеловек.

Между ног своей жертвы он оставил сверло от дрели, которым насиловал её; второе было в заднем проходе.

С Сесиль психологи начали работать в тот же день, как она увидела свою старшую сестру с дрелью между ног. Сесиль отвезли в участок, были с ней внимательны и спокойны. У неё спросили, что она помнит, и она честно ответила — мистера Буги.

И губы её задрожали.

— Кого? — тихо спросил детектив Фриман у напарника по фамилии Бонасейра.

Тот пожал плечами, оба наблюдали со стороны за малышкой Сесиль.

— Бугимен. Мистер Буги. Монстр, живущий под кроватью. Ты что, не знал?

— У меня под кроватью живут счета в обувной коробке, — мрачно сказал Фриман. — Они пострашнее Бугимена.

И оба устало рассмеялись. Это была суббота, выходной день. Оба должна были отдыхать, но трупы словно ждут по закону подлости всю неделю, чтобы объявиться на выходные. Бонасейра думал, что ему скажет подружка, когда он сообщит, что будет работать весь день.

Сесиль Уитакер рассказала то, что знала. Она сидела у себя в комнате наверху и читала книжку про аквариумных рыбок, которую взяла у подружки в школе; мама и отец внизу, на кухне, громко ссорились. Патрисия, её старшая сестра, снова где-то слонялась. Это был обычный вечер. Потом Сесиль надоело торчать наверху одной и она выглянула в окно.

Так она случайно услышала, как сестра с кем-то говорит.

На заднем дворике, огороженном высоким дощатым забором, Сесиль разглядела Патрисию. Она с кем-то болтала и всё время тихонько хихикала. Сесиль поморщилась. Сестра так делала, если положила глаз на какого-нибудь очередного парня, неважно, кем он был — их соседом, мальчишкой-кассиром, проезжим байкером. Любым, кто ей приглянётся. Сесиль прищурилась и увидела, что какой-то высокий человек прижал Патрисию к стене дома. Его лица, волос, одежды и прочих примет Сесиль не видела: он скрывался в широкой тени террасного навеса. Сесиль только слышала, как он тихо говорил что-то Патрисии, склонившись к ней так близко, что два их силуэта словно слились в один, а она всё смеялась и гладила его по бедру.

Потом он отпустил Патрисию. Она взяла его за руку и уверенно потянула за собой.

— Идём, — услышала Сесиль и притаилась в окне.

Патрисия и её ночной гость обошли угол дома: она тихонько открыла дверь в гараж. Столб жёлтого света упал на террасу, но выступ крыши закрывал Сесиль вид.

И всё смолкло.

Не прошло и получаса, как она услышала внизу шум, будто в гостиной что-то мягко упало на ковёр. Странное предчувствие тревоги коснулось её, и Сесиль осторожно вышла на лестницу из своей комнаты. В гостиной было темно, но по коридору из кухни бегали тени. Послышалось несколько гулких странных ударов, потом грохнула дверь холодильника и стеклянным напевом оттуда отозвалась батарея пивных бутылок отчима. Сесиль вздрогнула. Она медленно прошла в узкий коридор, этакий перешеек между гостиной и кухней, и едва не закричала, когда её вдруг схватили за локоть.

Это была насмерть перепуганная Патрисия.

— Тихо, — одними губами шепнула она и увлекла сестру за собой в гостиную.

Та поддалась.

Грохот на кухне стал громче. Сесиль подумала: вдруг это мать и отчим буянят, и в отчаянии взглянула на Патрисию — неужели они? Но та казалась насмерть перепуганной. Не такой, как обычно.

Она обходила все предметы мебели в гостиной, пробираясь в тусклой темноте, и подошла к входной двери, отчаянно дёрнув её за ручку. Заперто. На кухне были слышны глухие удары, один за другим.

— Полезай в окно, — мигом решила Патрисия. — И беги к соседям. Вызови полицию. Скажи…

Вдруг лицо её переменилось. Сесиль не видела, отчего: она стояла к кухне спиной, но заметила, как побледнела сестра. В её голубых радужках — глаза казались теперь огромными — появилось отражение чьего-то высокого мощного силуэта, освещаемого светом кухонных ламп. Патрисия застыла на мгновение, сжав пальцы на плечах Сесиль, и вдруг резко толкнула её к окну, заслонив собой:

— Беги!

Сесиль бросилась вперёд и потянула раму вверх. Кто-то побежал к ним: она слышала топот ног. Патрисия за спиной закричала, и в неясном отражении грязного окна Сесиль с трепетом увидела, как её подняли в воздух, держа за горло на вытянутой руке. Сесиль замешкалась, возясь с последним шпингалетом и не в силах оторвать от сестры взгляда.

И тогда ей тихо сказали:

— Стой на месте, или я сделаю с тобой что-то очень нехорошее.

Сесиль застыла. Властный тон и почти магические слова заставили её оцепенеть. Пальцы дрожали.

— Вот так. Хорошая девочка.

— Не слушай, Сесиль! — сипнула Патрисия, но тут же заклокотала горлом.

Та от страха даже не шелохнулась.

— А теперь отойди от окна. И встань в угол возле камина.

Сесиль медленно опустила руки. Она видела в отражении стекла, как высокая тень ударила Патрисию несколько раз, и та обмякла.

Сесиль всё сделала, как он велел. Руки и ноги у неё дрожали. Она не была уверена, что смогла бы сбежать, как велела Патрисия. Она замерла у каминной полки, в отражении плитки, которой был выложен очаг, наблюдая за рослой тенью у себя за спиной. Только тлеющие угли давали свет этому силуэту, словно сотканному из тьмы.

Сесиль плохо помнила, что было дальше.

Он связал её руки и ноги бельевой верёвкой, отвернул в угол и больше не трогал. Мольбы и угрозы отчима постоянно были слышны на кухне. Затем — утробные вопли матери, такие, что были не слышнее мяуканья котёнка. И стоны Патрисии, совсем рядом. От них было странно и страшно, потому что было в этом что-то такое, отчего Сесиль вся залилась краской, вцепившись себе в край пижамы ногтями. А потом, после короткого затишья, был непрекращаемый