Портрет и вокруг - Владимир Маканин

– Н-да… Ждать и догонять – хуже не бывает.

Или сам себе говорил:

– Мы же не просто ждем.

Он имел в виду, что мы все-таки давим на мозги представителя Госкомитета. Давим своим присутствием. А представитель Госкомитета сидел себе там, наверху, и задавал свои быстрые вопросики.

В восемь, как было условлено, я не забыл подойти к телефону – к тому, что у парадного входа. Там на стуле тихим послезакатным сном спала вахтерша; в темной поддевке и в темном полушалке – она спала и клонила голову, как темная лебедь. А швабра, которую она, спящая, сжимала в руках, стояла прямо и ровно. Вместе получалась картина: усталость и долг. Игра линий. В пластическом вкусе Коли Оконникова.

– Ну что? – нервно спросила Аня. Она схватила трубку с первым же гудком. – Ну что?

– Ничего.

– Еще не закончили?

– Нет.

– Но вы (то есть Перфильев и я)… вы хотя бы сказали что-то в защиту? Или вы там как мебель присутствуете?

Я не мог ей объяснить и побыстрее повесил трубку.

* * *

Как раз я приставил к дверной щели свое ухо. А Перфильев был в полуметре – стоял, дышал на меня и ждал черед, чтобы приставить свое.

Вера там вскрикнула:

– Я?..

Дальше голос Веры уже не смолкал: та степень возбуждения, ненависти и крика, которая идет наравне с истерикой.

– Я не ты! – вырывалось у нее с яростью. – Я, может, и грешный человек, но честный!.. А ты обворовывал ребят. Ты пил их кровь…

Как будто прорвало:

– Ты кровь пил. Ты сосал их кровь, подонок и паразит. Дерьмо. Куча дерьма. Куча старого дерьма!

И теперь выкрикивал Старохатов:

– Вы слышите! (Крик в адрес представителя.) Вы слышите – вы теперь понимаете, каково с ней работать!

– Прекратите!

Представитель Госкомитета сказал повелительное слово, когда повеление уже было ненужным. Потому что оба уже молчали. Вспышка была слишком взрывной и стремительной. Выхлоп – и было уже сказано все.

Перфильев и я слушали теперь, как льется вода из графина в стакан. И как позвякивает стекло о стекло. И тут же вежливое воркование представителя Госкомитета – он подошел к ней, он уговаривал Веру выпить воды.

Перфильев шептал мне:

– Что она говорит?.. Зачем?

А там вновь раздались крики:

– …не спешила уйти в школу? – горячилась Вера. – Я потому и не спешила. Я ждала, чтобы ты сорвался…

– Неужели? – спокойный голос.

А представитель Госкомитета молчал.

– Только потому и не уходила. Я хотела за руку тебя поймать. Как вора. С поличным…

– Что ж не поймала? – спросил Старохатов.

Он владел собой. Он только чуточку улыбался, посмеивался. Я видел это отчетливо и ясно, хотя и не мог видеть. «Друзья мои! – обычно говорил он, обращаясь и слегка (очень в меру, едва намеченно) протягивая к нам руки. – Друзья мои! Берегите свой талант…» – он говорил и вот так же чуточку улыбался, посмеивался.

– Что ж не поймала?

– Не повезло, вот и не поймала. Не повезло мне! – И тут, задохнувшись от волнения и внезапной мысли, что она уйдет в школу и что теперь уже никогда «не повезет» его поймать, Вера вскипела и вновь стала выкрикивать что-то мстительное, злое. Слова ее уже были явно лишние.

В девять я опять подошел к телефону у входа. Вахтерша спала.

– Ну? – спросила Аня.

– Конец, – сказал я.

– Чего конец?

– Конец фильма.

Я почувствовал, как сердце Ани – там, у нас дома, – екнуло и медленно опустилось на прежнее место.

– Веру выгнали? – Голос ее упал.

– Можно считать – да.

Аня помолчала. Смирилась.

И вздохнула. И уже не захотела ни расспрашивать, ни суетиться, ни даже бросать меня в новую атаку.

– Машенька спит. У нас все тихо, – негромко проговорила она.

* * *

Веру выгнали. Правда, скверную характеристику Старохатов навязать ей не сумел – не вышло. Потому что представитель Госкомитета, может, и не знал всего в их вражде, но он, чиновник, твердо знал нечто, что стоит иногда всех знаний, взятых вместе: он знал, что если примешь крайнее решение, то придется (можешь не сомневаться!) с этим делом возиться еще раз и еще раз принимать решение. Быть может, и в третий раз. И в четвертый. Пока вода не выровняет свои уровни во всех емкостях и трубках. Это он знал, иначе бы он не был чиновным представителем Госкомитета год за годом. И потому он сделал уровни одинаковыми – заранее. Отделил Веру от Старохатова, вот и все.

– Все же мы повлияли, – сказал Перфильев, когда уже расходились.

Он подавал Вере пальто – все трое мы стояли в гардеробной.

– Мы повлияли, – упрямо повторял Перфильев. – Мы как-никак повлияли на характеристику! – Он напяливал кепку и все время что-то долдонил, чтобы поднять общий и свой тонус. Кто знает: может быть, наше топтание и наше томление действительно что-то значили в выравнивании тех уровней.

Для Веры все равно это было поражением. Она не «поймала его за руку» и уже не поймает. Потому что выгнали. Конец.

Вера молчала.

Глава 5

Несколько дней спустя Аня пожаловалась на Веру – Вера Сергеевна почему-то не хочет к нам заходить. И даже звонить не хочет.

– Почему?

– Не знаю, – Аня наморщила лоб, – не знаю, но в отношениях наших что-то стало не так.

– После того, как Старохатов ее уволил?

– Да.

Я попытался успокоить – бог с ней; теперь, дескать, Вера Сергеевна сама по себе: теперь Вере Сергеевне нужно готовиться к новой работе и совсем не нужно воевать со Старохатовым…

– Ну и что?

– Стало быть, ей не нужен я и, стало быть, не очень нужна ты.

Я хотел успокоить, а Аня обиделась еще сильнее.

– Но мы же дружны! – И она уже с горечью рассказывала, как вчера она сама позвонила Вере Сергеевне, чтобы ее поддержать. – И представь, Вера Сергеевна была совсем не рада.

Говорила она с Аней заметно сухо. И сказала, что торопится, хотя Аня говорила с ней всего три минуты, ведь надо было кормить Машу…

– Она говорила со мной так, будто хотела сказать: чего тебе, девочка, надо? Не звони мне больше, сделай милость…

– Ну и не звони.

– Не буду.

И Аня с жаром (и, конечно, с обидой) заговорила о том, что друзьями, видно, могут быть только старые друзья – она говорила о тете Паше и тете Вале. Особенно о тете Паше, которая, как выяснилось, оступилась и сломала ногу.