Барбизон. В отеле только девушки - Паулина Брен

на нее пялятся – по разным причинам, не только из-за цвета кожи; но также она была уверена, что никто в «Барбизоне» ни разу не посмотрел на нее «странно» – или она снова позволила себе этого не заметить? Когда 1 июня 1956 года она вошла в «Барбизон», то нашла его роскошным – особенно вестибюль. Но чувства, что это не для нее, у Барбары не возникло. У нее оно вообще возникало редко.

Из внутренней переписки «Мадемуазель» явствовало, что Барбара была привлекательной, с коротким каре, оканчивавшимся завитками волос повыше плеч (иногда она убирала волосы назад и надевала белые жемчужные серьги), миндалевидными глазами и телом танцовщицы. В автобиографическом очерке [28] Барбара Чейз, приглашенный редактор отдела рекламного дизайна, представилась читательницам: «Лауреат стипендии семи колледжей, чья графика выставлена в Музее современного искусства». В университете Темпл она вела группу современного танца и была художественным редактором ежегодника, одновременно создавая глиняную скульптуру высотой два метра и двадцать художественных проектов (и прекрасно себя чувствовала при такой загруженности). «Но самым большим событием в моей жизни, – скромно уверяла она, – стала покупка студии, холодной, как амбар…» Теперь она хочет персональную выставку и в свое время мужчину. В каком-то смысле последнее предложение намекало читательницам: она, Барбара, ничем не отличается от других, белых, девушек «Барбизона».

Тем не менее остальные приглашенные редакторы, как и руководство «Мадемуазель», толком не знали, как ее расценивать.

У них имелось собственное мнение, но ведь и у Барбары тоже! Возникали стычки, но, по мнению Барбары [29], не на расовой, а на классовой почве, а также из-за возраста. Барбара догадалась, что для редакции «Мадемуазель» стало сюрпризом то, что она образована, умна и отлично умеет излагать свои мысли. Казалось, они не знали, что делать с той, кто, по ее собственным словам, «прибыл с другой планеты, не знает своего места в жизни, не агрессивна, не сердита, но и не особенно дружелюбна; но сдержанна, заносчива и считает, что заслуживает особого внимания».

Барбара приехала затеям же, зачем и остальные: «Хорошо проводить время, носить классную одежду и быть редактором».

Но не ошиблась она и в оценке того, как на нее реагируют остальные. Эди Локк, редактор отдела моды [30], приехавшая в Нью-Йорк подростком (ее вывезли из Вены, спасая от нацизма), понимала, что во многом решение включить Барбару Чейз в число победительниц программы диктовалось желанием «быть первыми», «первыми сделать то-то» – в «Мадемуазель» очень хотели, чтобы их погладили по головке за либеральность. И они ожидали благодарности, которую Барбара, в свой черед, не считала нужным предложить.

Августовский выпуск «Мадемуазель» за 1956 год носит отпечаток той самой двусмысленности: неуклюжее представление «первой в истории Америки чернокожей женщины» на страницах ведущего («белого») печатного издания вкупе с ее же невидимостью. Она просто есть, часто на ужасно передержанных фотографиях, отчего темнота ее кожи превращалась в смазанные, едва различимые черты. Однако были в пухлом номере и статьи, добавлявшие остроты и невзначай поддерживавшие ее присутствие (или то были осторожные попытки провокации?). Многостраничный материал о моде с фотографиями звался «Прогноз на субботний вечер: черный»; на фото – белые девочки-редакторы рядом с джазовыми музыкантами – за редким исключением чернокожими. Барбары на снимках нет. Другая статья затрагивает проблему интеграции на примере университета Алабамы [31], когда принятие туда первой «негритянской студентки» сопровождалось демонстрацией протеста, а затем групповым нападением; во времена, когда «самые совестливые южане вроде Уильяма Фолкнера считали, что моральное право на интеграцию есть, но эмоционально она пока неприемлема». Среди опрошенных для статьи была группа мальчиков-студентов колледжа, поставивших радиопьесу о случившемся на прошлой неделе; пьеса подвергалась проверке администрацией, которая одобрила все, кроме того, что студентку называют «мисс Люси»: «Большинство белых южан протестует против того, чтобы негров называли „мисс“, „мистером“ или „миссис“». Многие студенты университета Алабамы были возмущены тем, что «мисс Люси» осмелилась приехать в общежитие хорошо одетой и на «Кадиллаке». В определенном смысле Барбара Чейз осмелилась приехать в Нью-Йорк примерно тем же манером.

Барбара преспокойно разгуливала по городу и по «Барбизону» и ходила на приемы так, словно бы ничего в этом такого не было. Отчасти потому, что она решила: эти мероприятия, даже вечер в «Сент-Реджисе» (где ей нашли в пару «ее тип»: голубоглазого блондина), представляют собой нормальную нью-йоркскую жизнь. Бетси Талбот Блэкуэлл и традиционный июньский прием в ее квартире на Парк-авеню, однако же, впечатление произвели; Барбаре запомнился дом в стиле ар-деко и официанты в белых перчатках, разливавшие шампанское в широкие бокалы, форма которых позволяла подольше насладиться пузырьками. Но эти мероприятия, от которых у кое-кого из редакторов голова шла кругом, оставляли ее равнодушной. Одна из стажерок пришла в священный трепет [32], как только они переступили порог трехэтажных нью-йоркских апартаментов Элены Рубинштейн на Парк-авеню, где легенда возлежала в другом конце длинной комнаты на красивом диване в причудливом китайском платье и туфлях с необычной изящной вышивкой. Ноги Рубинштейн (от роду маленького роста, но усохшей с возрастом – на тот момент ей было больше восьмидесяти) едва касались пола, как у ребенка. Она водила девушек из комнаты в комнату, с гордостью демонстрируя коллекцию произведений искусства: «Дорогой Элене от Пабло», «Сальвадор, с признательностью». Конечно, в 1955 году Дженет Барроуэй поморщилась, обратив внимание на то, что картины весьма посредственны, и Барбару, уже талантливую художницу, они тоже вряд ли впечатлили.

Хотя кому-то могло показаться безмятежным то, как вела себя Барбара, не все шло гладко. Она так и не увидела ни возле «Барбизона», ни в самом отеле ни одной афроамериканки [33]; но с ней обходились вполне учтиво – единственным красноречивым свидетельством сегрегации было то, что никто не упомянул о бассейне на цокольном этаже. Опять же, плавать Барбара не умела, так что не переживала из-за его недоступности.

«Б.Т.Б. утягивала меня за пальму или отсылала из кабинета под пустячным предлоголм всякий раз, окажись там клиенты с юга». Но усадить Барбару и объяснить ей то, что белые южане в некоторых отношениях весьма чувствительны, ей в голову не приходило: это была данность, и объяснений не требовалось.

Бетси была прямолинейна, Барбара тоже, так что они нашли общий язык. Если у Блэкуэлл возникала какая-то проблема из-за цвета кожи Барбары, она сразу же сообщала ей, а та, в свою очередь, говорила, что она должна и чего не должна делать по этому поводу; и это также зависело от того, что говорили или делали остальные приглашенные редакторы.

Но вот настало время традиционного показа мод «Клиника при колледже», экстравагантного