Зов горы - Светлана Анатольевна Чехонадская

превратилась в гостевой домик, еще позже – в домик для прислуги. Уже в двухтысячные здесь жили строители с соседних участков – не за деньги жили, а за помощь по хозяйству.

Я убрала рукой паутину. Глаза привыкали к полумраку. Наконец очертания комнатки проступили. Как я не закричала, ума не приложу.

Это была какая-то камера пыток. Затянутые черным пластиком стены, черный ковер на полу, металлические кольца на потолке и всюду – плетки, ошейники, шипастые приспособления, о назначении которых даже не хотелось задумываться. Блин, он реально садист! Но в доме такую комнатку оборудовать нельзя – племянница Елены Семеновны сюда иногда приезжает. Так что гнездо его разврата здесь.

Я поразмышляла о карме, которая, судя по этому домику, есть не только у людей, но и у объектов недвижимости. Могла ли эта фанерная развалюха предположить, что на закате дней ей придется участвовать в оргиях садо-мазо?

Потом я тронула пластик стены. Он был закреплен степлером.

Хлопнула дверь. Я быстро прильнула к щелке в стене. Из дома вышел юрист Снегирев, за ним – узкоглазый охранник с косичкой. Они очень мирно продолжали начатую еще в доме беседу. Слов я разобрать не могла.

На четвереньках я вылезла на улицу и затем быстро прошмыгнула за кустами к дому. Влезла в окно. На круглом столе столовой увидела листы. Очевидно, те самые бумаги, которые узкоглазый охранник украл из кабинета Фоменко.

Это были документы, связанные с покупкой спиртового завода. Понять в них я бы ничего не смогла, но и так было ясно – Снегирев зачищает следы. Похоже, он и сам имеет отношение к этой афере.

В щель между шторами мне было видно, что юрист и охранник дошли до ворот. Пожали друг другу руки.

Я вылезла из окна и снова спряталась в фанерном домике.

Охранник осторожно выглянул из калитки. Проверил, нет ли кого на аллее. И ушел.

Снегирев стоял неподвижно, погруженный в свои мысли. Затем очнулся, внимательно оглядел сад. В этот момент я каким-то шестым чувством поняла, что он собирается зайти в фанерный домик. И тогда мне крышка. Поэтому как только он двинулся по тропинке, я просто открыла дверь и, ни слова не говоря, понеслась к забору.

В первую минуту он опешил. Но затем так же молча рванул за мной. Я слышала его тяжелое дыхание.

Я перемахнула через забор, тут же нырнула в калитку, ведущую в кардиологический санаторий. Снегирев повторил мой маневр. В конце дорожки я видела будку охранника. Я, собственно, потому сюда и бежала. Но именно сейчас в будке никого не было! Еще минута – и юрист меня догонит.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как запрыгнуть в открытое окно лечебного корпуса. Две медсестры ошеломленно уставились на меня. Я пронеслась мимо. В окно он не полез. Сейчас соображает, у какой двери меня подловить. Так что времени раздумывать нет. Сегодня тепло, но все-таки большинство окон закрыты. Кроме этой процедурной, проветривается лишь кабинет директора. Так что я прямиком рванула туда. Пробежала мимо секретарши, толкнула дверь – у них шло совещание – и на глазах у двадцати медиков выпрыгнула в открытое окно. Мне до сих пор жаль, что вся эта сцена не снималась на видео.

Не снижая скорости, я понеслась к автобусной остановке. Запрыгнула в первый же автобус, он шел в Птичное. Там я пересела и отправилась на «Юго-Западную». Ключи от Виталикиной квартиры все еще бренчали в кармане.

И в тот момент, когда я открывала дверь, зазвонил мой мобильный. Я ожидала Снегирева, но нет – это был Андрей Станиславович, историк из Омска.

– Света, – тихо, но с каким-то отчаяньем произнес он. – У меня невероятные новости…

Я присела на ступеньку.

– Да, слушаю…

– Вы знаете, я все время думал об этой истории, я же писатель, у меня богатое воображение… И приехав в Омск, чтобы вдохновиться, я отправился на кладбище…

– Какое кладбище?

– Ну, где похоронена семья фермера Голубева.

Я закрыла глаза.

И увидела это.

Поле, березовая рощица, маковка церкви на горизонте. Мраморный памятник с золотыми надписями, оградка, крашеная серебрянкой, лавочка, столик с остатками яичной скорлупы…

Я знала, что он скажет дальше.

Я всегда это знала.

«Гриша в том разговоре Горького процитировал… Ну, что был ли мальчик-то. Точнее, он сказал: мальчик-то был!»

– Вы меня слушаете? – спросил Андрей Станиславович.

– Да.

– Так вот, там на памятнике они все – фермер, его жена, дочка и сын. Света, но имя сына замазано! И фотография сбита! Вы понимаете?! Это какой-то ужас! Мальчик-то жив!

– Да. Я думаю, что это обнаружилось уже после самоубийства Голубева. Он не знал, что сын жив.

– Значит, мальчика не было в доме во время пожара?

– Не было.

– Я собираюсь сейчас поехать к брату, к Геннадию Голубеву! Он должен узнать!

– Андрей Станиславович, – сказала я. – Брат это прекрасно знает. Этот факт был неизвестен только вам.

– Почему вы думаете, что он знает?

– Потому что ферма не была продана Фоменко. Геннадий Голубев не был наследником.

– Боже! И тем не менее с Голубевым надо поговорить.

– Да. Но очень осторожно.

– Это вы сами должны сделать.

– Да, я прилечу. Завтра-послезавтра.

Положив трубку в карман, я вздохнула. Легко сказать – прилечу. Денег у меня нет ни копейки. Вот уже два дня питаюсь Колиными гостинцами.

Я опустила лицо в ладони, зажмурилась.

Господи, они все это знали!

И все его покрывали.

«Папа сказал: Григорий, мы все виноваты. Мы тоже убийцы, понимаете?»

Глава 41

На следующий день я уже ходила по Колиному дому – ахала и охала. Вначале он показал мне первый этаж. Здесь была гигантская гостиная, в центре которой стоял рояль, и кабинет, обитый зеленым шелком. Затем повел выше – туда, где переливались перламутровым бежевым и перламутровым голубым четыре его спальни. Мы спустились по лестнице вниз – в цоколь, изучили тренажерный зал с зеркальными стенами, затем холодную сауну и мозаичный хаммам с мраморным столом, зашли в бассейн с водопадом и пальмами. Я так восторженно реагировала, что Коля начал подозрительно коситься. Я сбавила обороты: мужик он недоверчивый и умный.

В столовой нас ждал накрытый стол, заваленный исключительно тем, что я люблю. Было ощущение, что Коля опустошил парочку аквариумов на оптовой базе «Ла Маре». Стол парил над голубыми коврами, похожий на лодку, вернувшуюся с удачной рыбалки. Мы сели, чокнулись шампанским.

– Быстро ты оклемалась, – сказал Коля, закусывая тартаром из тунца. – На тебе, как на собаке, заживает. Жопа не болит?