Княжна Тараканова - Эдвард Радзинский

Екатерина заходила по комнате.

«Батюшки родные! Они соединились! И эта, вторая, отдала покойной каналье свое имя… И никто никогда не различит… не поймет, кто есть кто! Ваше величество, вы создали новый персонаж в этой забавной пьесе, и, клянусь, это не худшее ваше сочинение».

— Какие еще новости? — обратилась она к Вяземскому.

— В Санкт-Петербурге ожидают большое наводнение.

И опять задумалась Екатерина. И опять заходила по комнате.

— Вода, Александр Алексеевич, наверняка затопит Петропавловскую крепость. Так что сегодня же переведите ту женщину в безопасное место — в Шлиссельбургскую крепость. В ту камеру, где сидел когда-то несчастный Иоанн Антонович. Нам лишние жертвы не нужны…

— Милосердие Вашего величества спасает жизнь этой несчастной. И тем не менее я подумал… Никто не должен знать, что ее перевели. Пусть считают, что она погибла во время наводнения.

«Одно удовольствие с ним работать, читает, читает мысли».

— Так будет лучше для державы. Ибо следует побыстрее расстаться с этой тенью, могущей многих ввести в ненужный соблазн. Да и для нее самой… Уверен, известия о гибели этой женщины навсегда обеспечат ей спокойное существование в Шлиссельбургской крепости до конца ее дней.

Екатерина ничего не ответила, только приказала:

— Позаботьтесь, князь, чтобы закладывали карету. Я должна быть в городе во время наводнения. Следует ободрить людей.

Зимний дворец на следующее утро.

В кабинете Екатерины. Стоя у окна, Екатерина выслушивает ежедневный утренний доклад князя Вяземского.

— Боже мой, — говорит императрица, глядя в окно, — вся набережная затоплена. Много погибло?

— Жертв нет, — ответил Вяземский.

— Как удивительно! Наводнение, а жертв у нас нет. В других странах люди гибнут.

— У нас, Ваше величество, гибнут за царя, за веру и за отечество… Все благополучно обошлось.

— Ну что ж, я люблю, когда все благополучно. — И опять она посмотрела в окно. — Лодки плавают прямо по набережной, у дворца… — Императрица усмехнулась, потом повернулась к князю и спросила серьезно: — Еще есть какие-нибудь новости?

— Женщина — в Шлиссельбурге. Доставлена вчера вечером, но в городе уже слухи… Уже говорят, и, каюсь, не без нашей помощи, что в Петропавловской крепости погибла некая княжна Тараканова… В приемной уже дожидается граф Никита Иванович Панин.

Екатерина улыбнулась и вновь посмотрела в окно.

— Вы всегда произносите имя графа Панина с каким-то внутренним вопросом. Чувствую, вы все время хотите спросить: зачем я держу этого человека, давным-давно утерявшего всякое влияние, во главе Коллегии иностранных дел?

Князь молча склонил голову.

— Видите ли, друг мой, — благосклонно начала императрица. — Я заняла престол среди бурной борьбы. Но вот уже который год, слава богу, царствую мирно. Этому я обязана известным принципам в управлении, каковые и вам надлежит знать. Прежде всего постоянство. Постоянство должно быть во всем. Постоянство всех в неуклонном исполнении моей волии мое постоянство по отношению ко всем. Это значит, когда я даю кому-то место, он может быть уверен, что сохранит его за собой до конца, коли, конечно, не совершит преступления или болезнь не заставит его покинуть сие место.

— А коли Ваше величество убедится, что ошиблись в выборе министра?

— Я оставлю этого человека на своем месте. И буду работать с его помощниками. Это не значит, что я стану его третировать. Наоборот, я сохраню видимость его влияния. Когда я узнала о победе графа Орлова при Чесме, я вызвала к себе главу военного ведомства. Как вы знаете, сей человек полнейший глупец… Но я хотела предупредить его о победе прежде, чем о ней узнает публика. Я позвала его в четыре утра. Он решил, что я собираюсь его за что-то распечь, и ворвался ко мне в кабинет с криком: «Простите, Ваше величество, но я тут совершенно ни при чем». — «Еще бы, — сказала я, — я это отлично знаю!» И рассказала ему о победе… Итак, у нас все всегда знают, что их места и привилегии будут сохранены за ними до смерти. И потому никому не надо беспокоиться и составлять заговоры. Вот почему граф Панин будет числиться главой Коллегии иностранных дел до своей смерти. Но, может быть, у вас на этот счет иное мнение, князь?

— Ваше величество, каждый раз, выслушивая ваше мнение, я счастлив сознавать, что думаю… ну совершенно… совершенно также, как думаете вы.

— Тогда зовите графа, — засмеялась императрица.

Князь Вяземский преданно служил своей государыне тридцать лет. И настолько сделался безгласной ее тенью, что перестал реально существовать для нее. Когда по болезни он ушел в отставку и вскоре умер, она даже не потрудилась сделать вид, что огорчена. Она попросту не заметила этого события. Она выбросила князя из памяти, как старую перчатку.

В кабинете Екатерины — князь Вяземский и граф Панин. Екатерина ведет беседу, по-прежнему неотрывно глядя в окно на залитую водой набережную.

— Ваш дворец затоплен, Никита Иванович? Говорят, вы ловите рыбу прямо в манеже? Только не смотрите столь печально… Да, у нас несчастье. Кощунственно смеяться, скажете вы? О нет, кощунственно потерять смех в любых обстоятельствах. Все равно за бесчинства сей реки расплачиваться придется прежде всего мне. — И она обернулась к графу и ласково улыбнулась. — У вас, видимо, очень важная новость. И оттого вы посетили нас так рано, Никита Иванович?

— Посланники ряда стран, — важно начал Панин, — например, посланники Саксонский и Прусский, сообщают в перехваченных депешах, что во время наводнения в Петропавловской крепости погибла «известная женщина». Более того, они пишут, что ее нарочно оставили там.

— А о какой женщине идет речь, Никита Иванович? — совсем ласково улыбнулась императрица.

— О той, которая всклепала на себя чужое имя, была доставлена из Ливорно графом Алексеем Орловым и умерла. Так что это совершенная ложь, Ваше величество! — И Панин с негодованием взглянул на Екатерину.

«И глаз стал мутный. А когда-то зорок был. Стареют все. Я разлюбила старых людей, они напоминают мне мой возраст. Нет-нет, надо окружить себя молодежью. Виват, вечная весна!»

— Нам надо незамедлительно, — продолжал Панин, — разоблачить сей вздорный слух.

— Не понимаю… А зачем, граф? — милостиво удивилась императрица.

— Но… — изумленно начал Панин, — Европа… И европейские газеты…

— Ах, граф, — доброжелательно сказала государыня. — Это все такой вздор. Прежде, когда я была молода, я оглядывалась на любое слово оттуда, я радовалась любому знаку одобрения. Чтобы получить это одобрение, я написала горы писем Вольтеру и барону Гримму. Все завоевывала общественное мнение… Но с возрастом, Никита Иванович, я все чаще и с печалью понимала, что самое благоприятное мнение просвещенной Европы можно завоевать отнюдь не достойными поступками, а ценными подарками или попросту деньгами. Вы поступили плохо? Ну что ж, это вам будет стоить чуточку дороже — всего лишь.