Третий Рим. Имперские видения, мессианские грезы, 1890–1940 - Джудит Кальб

многообразие мира внешнего и духовного, национального, личного – должно быть ненавистно первобытному христианству: мрачнейший человеконенавистнический аскетизм, неприятие «дьявольского» мира, бег к смерти, отвлеченности, небытию, где, конечно, могут быть легко разрешены самые неразрешимые проблемы [Кузмин 2003, 3: 382].

Он закончил тем, что связал эти наблюдения с рассуждениями о современной литературе, в которой также доминирует, на его взгляд, антииндивидуалистическое, монолитное мировоззрение, которое он отвергал: «Нужно быть или фанатиком (то есть человеком односторонним и ослепленным) или шарлатаном, чтобы действовать как член школы» (там же, 385). В других статьях Кузмин превозносил современных ему писателей, избегающих единообразия и создающих произведения, характеризующиеся стилистическими новшествами, сочетающих сдвиг плоскостей и временных периодов и отвергающих несовременное спокойствие и умиротворение [Кузмин 1923:163] («Письмо в Пекин»)[379]. Озабоченность Кузмина антииндивидуалистическим характером революции резонирует с более ранними предупреждениями Брюсова[380].

Стилистика и место действия «Смерти Нерона» отражают художественные и политические идеи и реакции Кузмина в первое десятилетие советского правления. Он использовал фигуру одного из главных героев – Нерона – как аллегорическое предупреждение о пугающих политических и художественных тенденциях, которые он видел в своем времени. Исполненный в начале своего правления решимости осчастливить всех своих подданных, Нерон вскоре осознает, что «власть разрушает всякие иллюзии» [Кузмин 1994, 1: 350][381]. Некоторые из его подданных, однако, остаются приверженцами недостижимых идеалов, провозглашенных императором, и Нерон как могущественный представитель этих идеалов становится объектом поклонения в острой сатире об ошибочности обожествления земной власти и неисполнимых мечтах, которые власть может пытаться воплотить, неся угрозу. Тем временем Кузмин использует легенды о «Нероне – творческой личности», чтобы представить читателю абсурдную пародию на истинно творческого человека: нереализуемые мечты любого рода, когда их пытаются осуществить, ведут к разрушению личности – и вслед за этим искусства и культуры.

Имперские большевики

О, если бы у римского народа была только одна шея!

Калигула, римский император.

Из Светония, «Жизнь двенадцати цезарей» (нач. II века)

Когда мы впервые сталкиваемся с образом будущего императора Нерона у Кузмина в первом действии пьесы, он потерявший отца и живущий в бедности шестилетний мальчик, отправленный после изгнания своей матери Агриппины к тетке Лепиде. Юный Нерон развлекается постановкой новых танцев, которые разучивает со своим учителем Пертинаксом, и жаждет внимания и любви[382]. Пять лет спустя, предвосхищая историю с поджогом нескольких районов Рима, Нерон рассказывает Пертинаксу о своей тяге к утоплениям, пожарам и землетрясениям – к «чему-нибудь необыкновенному» (333). У Кузмина Нерон переживает свой первый сексуальный опыт в четырнадцать лет с юношей по имени Сервилий. Нерон, охваченный привязанностью Сервилия к нему, стремясь показать себя достойным партнером, словно Христос, берет на себя вину и несет наказание за кражу яблок с любимой яблони тети, которую на самом деле совершили двое местных мальчишек. Когда же Сервилий говорит, что считает Нерона недостаточно высоким, тот жестко осаживает бывшего возлюбленного и клянется, что переломает ему ноги. Так подготавливаются декорации будущего Нерона – лицедея, мечтателя, лже-Христа и императора.

Вскоре удача поворачивается к Нерону лицом. Его мать выходит замуж за императора Клавдия, ее дядю, и тот соглашается усыновить Нерона, сделав его следующим в очереди на трон[383]. После этого подарка фортуны Нерон жаждет творить добро и прослыть благодетелем. Направив свое великодушие на все человечество, он восклицает:

Я клянусь, все будут счастливы, ни одной минуты не пройдет без благодеяний, ни капли крови не прольется, я все отдам, судить я буду милостью, никто не уйдет от меня с пустыми руками, я ни от кого не буду скрывать своего лица, для всех буду танцевать. Я всем буду радость, утешение, опора. Само имя Нерон будет звучать как благовестие! (340).

Слова Нерона вызывают восторг у его новых приверженцев, которые на языке православной церкви объявляют его святым («свят Нерон» (340))[384].

Однако во втором действии мы обнаруживаем, что далеко идущие планы Нерона оказались недостижимы. С момента его восхождения на трон ходят слухи, что он сговорился со своей матерью Агриппиной убить Клавдия, а уже став императором, убил после нескольких покушений саму Агриппину и свою беременную жену Поппею – эти преступления терзали его совесть до конца дней[385]. Поскольку у Нерона отсутствует уважение к его подданным и во время его правления Рим теряет несколько провинций, римские граждане поднимают бунт. Нерон сам осознает к середине пьесы, что его планы пошли прахом, и удивляется, почему «для того, чтобы облагодетельствовать человечество, нужно никому в отдельности не делать добра!» (360)[386]. И все же ему удается найти разгадку этой головоломки: «Только став императором, убеждаешься, что нет людей» (350). И когда его казначей сообщает ему, что римский народ голодает, Нерон, запланировавший строительство нового дворца, отвечает: он слышал, что «в Индии есть люди, которые настолько владеют собой, что могут по три года ничего не есть» (353). Несмотря на его ранние возвышенные намерения, в третьем действии мы видим попытки Нерона сбежать от преданных им и обозленных римских граждан, а в конце он вынужден покончить собой, когда неумолимые центурионы приближаются, чтобы казнить его как «врага народа» (369). Имевший власть и возможность претворять свои идеалы в жизнь в широких масштабах, Нерон, вместо их воплощения, стал убийцей, которого боялись и отвергали и который принес смерть многим своим приближенным. В результате его заставили умереть те, кому он изначально собирался помочь.

Выражая страхи Кузмина о судьбе искусства при новом режиме, его Нерон играет на скрипке, когда полыхает Рим, являя собой насмешку над истинным творческим началом. Вслед за Светонием Кузмин изображает декламации Нерона такими мучительно длинными, что женщины во время них успевали родить, а мужчины притворялись мертвыми, только чтобы избавиться от них [Светоний 1990: 159]. Важно, что Кузмин соединяет эти пресловутые смехотворные артистические выступления Нерона с приступами жестокости: например, Нерон лежит в постели, давая отдых голосу, когда в комнату входит Поппея и упрекает за отсутствие действий с его стороны как императора. После этого она получает три смертельных пинка в живот. Испуганные и сбитые с толку подданные Нерона насмехаются над его творческими потугами. «Почему он такой закутанный? Он болен?» – спрашивает один из зрителей при виде Нерона-«певца» с перевязанной шеей (345). Заблуждения Нерона относительно его артистиче-

Кроме того, в других своих текстах Кузмин во многом опирается на Достоевского: роман Кузмина «Тихий страж» (1914–1915), к примеру, охарактеризовали как пародию на «Братьев Карамазовых». См. [Field 1963: 299].