Близнецы Фаренгейт - Мишель Фейбер

Памяти Панды и Широ

Обитавшие на ледяной макушке мира, вдали от всех его детей, близнецы Таинто’лилит и Марко’каин знали не хуже их, что жизнь прекрасна. А потому прекрасной она и была.

Места для игр им определенно хватало — в сущности, месту этому не было ни конца, ни края. Повсюду вокруг их дома тянулись во всех направлениях акры и акры тундры, не помеченные ни заборами, ни дорогами, ни иными жилищами. Эскимосские лайки без труда уносили сани с лежащими в них маленькими телами Таинто’лилит и Марко’каина на многие мили, не теряя при этом резвости шага. Да и с временем у близнецов сложностей не было: в вечных, практически, сумерках Арктики правил насчет возвращения домой до захода солнца не существовало. Единственное, на чем неукоснительно настаивала их мать, так это чтобы дети никогда не покидали дома без компаса, поскольку тундра, в какую сторону ни взгляни, везде была одинаковой, особенно если выпадал свежий снег. В месяцы более темные даже сверхъестественно острое зрение близнецов Фаренгейт сдавало во мраке, а ориентироваться по свету луны было в серых снегах невозможно.

И все же, сколь бы ни темно и коварно было то, что открывалось глазам детей, всем этим владели они. Номинально остров Провидения был частью принадлежащего русским архипелага, однако, на деле, никакой закон не заходил так далеко, чтобы объять и эти бесплодные пустоши, окруженные со всех сторон неверной ледяной трясиной. Фаренгейты были здесь монархами, а двое детей их — принцем и принцессой.

— А что лежит там, вдали? — однажды спросили близнецы у отца.

— Ничего особенного, — ответил, не оторвав глаз своих от записей, Борис Фаренгейт.

— А что лежит там, вдали? — спросили они тогда у матери, зная, что она ко многому относится совсем не так, как отец.

— Ой, милые, слишком долго объяснять, — словно поддразнивая их, ответила мать. — Сами все увидите, когда устанете от нашего маленького рая.

И она — с выражением, отдаленно напоминавшим любовь, — привычно взъерошила их немытые волосы.

Физического сходства между родителями и детьми наблюдалось мало. Борис Фаренгейт был высоким, тощим немцем с серым лицом и серебристыми волосами, ходил он всегда немного сутулясь, словно его костлявое тело затруднялось справляться с весом великоватых для него вязаных свитеров. И Уна тоже была высокой, синеглазой, румяной арийской красавицей с выкрашенными в черный цвет волосами, коротко остриженными по моде межвоенных лет. Ходила она всегда, распрямясь, и очень пеклась о том, чтобы тело ее сохраняло упругость.

А вот Таинто’лилит и Марко’каин были малорослы даже для их лежавших где-то между девятью и одиннадцатью лет. Рождения близнецов никто не регистрировал да и случилось оно уже так давно, что точную дату Борис и Уна забыли. Так или иначе, подростками близнецы пока что определенно не стали. Они еще заползали под мебель и хихикали там, еще круглились от щенячьего жирка. Пахло от них сладко. Они без каких-либо жалоб носили скроенные для них матерью, покрытые вышивкой комбинезоны из тюленьих шкур. И, как с равными, разговаривали с ездовыми собаками.

Волосы их, черные от природы, низко свисали на лица цвета слоновой кости. Каждую пару щек покрывали светло-коричневые веснушки вперемешку с россыпью складчатых шрамиков, оставленных загадочной болезнью, которая, по счастью, миновала сама собой, без вмешательства медицины. В больших карих глазах детей присутствовало нечто тюленье: сплошные, темные райки без белков — или так только казалось. Близнецы не походили ни на отца, ни на мать, даром, что ко времени их зачатия Фаренгейты уж много лет как жили вдали от всех своих прежних друзей. Впрочем, Борис и Уна переняли облик и окрас от Старого Света, а дети их — от приполярного архипелага, чьи льдистые очертания и на карту-то никто пока нанести не сумел.

Характеры близнецов сформировало — более, чем что-либо еще, — благожелательное пренебрежение. Для отца они были всего лишь уступкой желанию их матери, отец терпел обоих в той мере, в какой они не мешали его исследованиям. Для матери же близнецы всегда оставались крепенькими домашними зверьками, которых она баловала, над которыми ворковала, когда пребывала в легкомысленном настроении, и о которых намертво забывала, если у нее находилось занятие поинтереснее. Она могла проводить часы, купая близнецов, втирая в их кожу китовый жир, журя за то, что они портят свои прекрасные юные тела каменными мозолями и шрамами; а в следующие несколько недель — едва замечать их существование, отсутствующе кивая, когда они уносились в ледяную ночь.

Да и в любом случае, Борис и Уна Фаренгейт сами нередко покидали дом, дабы поспособствовать поступательному шествию знания. Точнее говоря, отправлялись погостить у народа гухийнуи, по которому считались главными авторитетами мира. Однако гухийнуи к чужим относились недоверчиво и потому поступательное шествие все медлило, медлило — по крайней мере, в том, что касалось вопросов фундаментальных. Книга Уны о ремеслах гухийнуи вышла в свет уже давно, теперь она составляла другую, посвященную их кухне, а долгожданному историческому труду Бориса конца все еще видно не было, что же касается темных тайн сексуальных табу гухийнуи, они, несмотря на все усилия Фаренгейтов, так и остались пока не раскрытыми.

Разумеется, именно Фаренгейтам приходилось отправляться к гухийнуи, а никак не наоборот. И поскольку Борис и Уна всегда уезжали вместе, получалось, что Таинто’лилит с Марко’каином часто оставались в доме одни на целые дни и недели кряду, а компанию им составляли всего лишь собаки. Что и сделало близнецов детьми на редкость самостоятельными, — пожалуй, они могли бы приводить гостей в изумление, да только гости в их доме не появлялись никогда.

На самом деле, даже существование Таинто’лилит и Марко’каина оставалось тайной для всех обитателей покрытой зеленью части мира. Лишь немногие из них когда-либо слышали об острове, на котором жили Фаренгейты, не говоря уж о характерных особенностях его незримого, недосягаемого населения. Уна рожала дома и сама себе была повитухой. Борис, стоически приняв двойной результат родов, принялся за сооружение второй детской кроватки, во всем схожей с первой, благо память о том, как это делается, была в нем еще свежа.

Неотличимость кроваток представлялась вполне уместной. Таинто’лилит и Марко’каин были идентичны во всех, если не считать гениталий, отношениях. Выражения лиц их неизменно оставались одинаковыми. Даже света в глазах близнецов всегда горело поровну, а такое нарочно не подделаешь.

Как-то раз мать рассказала им историю — правдивую, уверяла она, — о том, что придет будущее и тела их изменятся до неузнаваемости. У Таинто’лилит вырастут титьки, а Марко’каин отпустит бороду.

— Ох-хо! — насмешливо фыркнули близнецы.

Однако мать говорила всерьез, и словно бы прострочила иглой тревоги крепкую кожу их сердец. С этого мгновения самой главной для Таинто’лилит и Марко’каина стала одна задача — остановить ход времени. Нельзя было допустить, чтобы годы шли себе и шли: их следовало задержать, тайком запереть в загоне настоящего.