Когда шагалось нам легко - Ивлин Во

Когда мы входили в гавань и швартовались у недостроенного бетонного причала, на котором работали насквозь промокшие заключенные, скованные кандалами в бригады, Альбервиль почти полностью скрывался в тумане; белые здания расплывались пятнами на неопределенном фоне. Под зонтами стояли владельцы двух конкурирующих гостиниц – один бельгиец, другой грек; оба зазывали постояльцев. На борт поднялись портовые чиновники. Мы выстроились в очередь и по одному предъявляли документы. Мне задали неизбежные вопросы: какова цель моего визита в Конго? Сколько у меня с собой денежных средств? Как долго я намерен пробыть в стране? Где мое медицинское свидетельство? Пришлось заполнить неизбежный бланк, на сей раз в двух экземплярах: дата и место рождения отца? Девичья фамилия матери? Девичья фамилия разведенной жены? Постоянное место жительства? К этому времени я уже научился скрывать свою неуверенность относительно дальнейших планов. На заданный мне вопрос я ответил, что поеду прямиком в Матади, и получил пропуск для предъявления на пограничном контроле. Нас мурыжили два часа и только после этого разрешили сойти на причал.

Совершенно неожиданно дождь прекратился полностью и выглянуло солнце. От всех поверхностей повалил пар.

Я на двое суток задержался в Альбервиле. Город состоит из одной деловой улицы, магазинов и бунгало. Две гостиницы обслуживают тех, кто едет транзитом в Танганьику и обратно; ни кинотеатров, ни каких-либо других развлечений. За прилавками магазинов стоят белые люди; на железнодорожном вокзале тоже работают белые; туземцев в городе практически нет, если не считать домашней прислуги и горстки докеров. Я не пожалел времени на то, чтобы навести справки о воздушном сообщении. О нем никто ничего не знает. Ясно одно: в Альбервиле испокон веков не бывало воздушного сообщения. Мне отвечали: вероятно, в Кабало – там, быть может, и есть. А вообще говоря, в Кабало ходит поезд, вот как раз послезавтра будет. Нет, альтернативы нет: либо поездом до Кабало, либо пароходом назад в Кигому; другой транспорт отсутствует. С некоторым содроганием, предвидя грядущие сложности, покупаю билет до Кабало.

Поезд отправлялся в семь утра; время в пути – чуть менее одиннадцати часов, включая остановку на обед где-то у железной дороги. Вагон трясет; трясет так сильно, что порой даже невозможно читать. Ехал я первым классом, чтобы не столкнуться с американским миссионером, и оказался в вагоне один. Полдня лил дождь. Пейзаж вначале был приятным: раскачиваясь и ныряя вниз-вверх, мы миновали лесистую равнину с грядой холмов на горизонте, а затем поехали вдоль какой-то реки, испещренной отчетливыми заболоченными островками. К полудню въехали в унылую, заросшую однообразным кустарником местность, где не было видно никакой живности, кроме редких стаек белых бабочек; во второй половине дня рельсы милю за милей тянулись между стенами нескошенных, высотой в вагон, травянистых зарослей, которые скрывали окружающие виды, но зато милосердно защищали нас от послеполуденного зноя.

До Кабало – мрачное место – мы доехали уже перед закатом. Платформы там не было; станция распознавалась по куче древесного топлива и резкому обрыву рельсов; вправо и влево уходили тупиковые запасные пути; на одном пристроилось несколько обшарпанных и, похоже, брошенных грузовиков; рядом стояли два-три пакгауза из рифленого железа и грязная маленькая закусочная – других признаков жизни там не было. Впереди тянулись верховья реки Конго, которая в этом месте не превосходила ни одну из великих рек мира ни красотой, ни значимостью, – широкий водный поток, стиснутый болотами; мы оказались там в сезон дождей, когда речные воды набухли и побурели. К берегу притулились две-три баржи и колесный пароход, весь ржавый, напоминавший скорее подтопленный домик на Темзе, нежели плавательное средство. Ту часть береговой линии, что напротив железнодорожного полотна, укрепили бетоном; со всех сторон подступало затхлое болото. Словно по заказу, вскоре опустилась тьма и скрыла это неприглядное зрелище.

Я нанял боя, чтобы тот посторожил мой багаж, а сам направился в закусочную. Там сквозь комариное облако мне удалось различить знаменательную рекламу воздушного сообщения Кабало – Матади; сидя, как на корточках, на низких маленьких табуретах, двое-трое помощников начальника станции потягивали тепловатое пиво. Насупленная, растрепанная женщина, шаркая в домашних шлепанцах, расхаживала с подносом грязных стаканов. В ответ на мой вопрос она ткнула пальцем в сторону хозяина, осоловелого толстяка, который обмахивался, сидя в единственном кресле. Я спросил его, когда ожидается ближайший авиарейс в сторону побережья; тут все посетители, прикусив языки, уставились на меня. Хозяин захихикал. Кто ж его знает, когда будет ближайший рейс: последний был месяцев десять назад. Из Кабало можно выбраться двумя путями: либо поездом обратно в Альбервиль, либо по реке. Вечером в Букаму пойдет «Принц Леопольд».

Тут в нашу беседу вмешался один из железнодорожников, причем с пользой для меня. Между Букамой и городом Порт-Франкви ходят поезда. Если я телеграфирую и если телеграмма дойдет по указанному адресу, из города можно будет организовать мой перелет воздушным транспортом, обслуживающим линию Элизабетвиль – Матади. А если не получится, то из Букамы по недавно открытой бенгуэльской железной дороге можно добраться до Лобита-Бэй, что на побережье португальской Западной Африки. Так или иначе, есть полный смысл отправиться в Букаму. Кабало, добавил он, – дыра, тут делать нечего.

Прошло уже два часа, но «Принц Леопольд» так и не появился. Мы съели кошмарный (и непомерно дорогой) ужин в закусочной. С железнодорожного вокзала пришел адвентист седьмого дня, который все это время сидел там в темноте, дабы избавить себя от вида и запаха пива. Он тоже дожидался «Принца Леопольда». Еще каких-то два часа – и пароход прибыл. В ночи мы поднялись на борт и с рассветом отчалили.

Рейс продлился четверо суток.

«Принц Леопольд» оказался большим колесным пароходом; размерами он вдвое превосходил «Русингу» и вдвое уступал ей по численности экипажа. Создавалось впечатление, что всю работу выполняют капитан и стюард-грек: первый – молодой, нервический, второй – средних лет, невозмутимый; оба в высшей степени неопрятные. Разителен был контраст с теми щеголеватыми холостяками на озере Виктория, которые следили за белизной своих воротничков и по нескольку раз на дню меняли униформу. Ежедневно мы делали две-три стоянки в маленьких уединенных бухтах. Наш пароход доставлял почту, брал на борт грузы и лишь изредка производил посадку и высадку пассажиров. Все они оказывались либо греками, либо бельгийцами; либо коммерсантами, либо чиновниками; если не считать неизбежных утренних рукопожатий, общения практически не было. Адвентист седьмого дня слегка занемог; причиной своего недуга он полагал слишком слабый чай. Пейзаж был невероятно унылым: по обоим берегам – плоские папирусные болота, изредка прерываемые полосками пальм. Капитан развлекался тем, что из миниатюрной винтовки наносил царапины пробегающим антилопам. Порой ему мерещилось, будто он подстрелил какую-то дичь; тогда пароход останавливался и высаживал пассажиров-туземцев, которые с оглушительными гортанными воплями и улюлюканьем взбирались на склон. Зазвать их обратно было не так-то просто. Капитан следил за ними в бинокль: они скакали в высокой траве, то и дело исчезая из виду; вначале, кровно заинтересованный в успехе поисков, он выкрикивал приказы, потом, выйдя из терпения, требовал, чтобы все вернулись на борт; пассажиры уходили все дальше, откровенно наслаждаясь такой шалостью. Капитан раз за разом давал гудок. В конце концов они возвращались в прекрасном настроении, весело болтая – и всегда с пустыми руками.