Когда шагалось нам легко - Ивлин Во

Причем как раз те, кто не располагал к общению. На первых порах, узнав, что в их страну направляется писатель, они слегка оживлялись и с наивной, но неистребимой в отдаленных краях верой в могущество пера высказывали предположение, что я сумею убедить имперское правительство «хоть как-то содействовать» улучшению местных экономических условий. В стране, уверяли они, полно золота и алмазов, нужно только «развивать добычу». Когда же я сообщил о своем намерении ехать не в столицу, а вглубь страны, их энтузиазм тут же угас. Спору нет, говорили мне, посещение Кайетура – дело хорошее, не зря же туда путешественники тянутся, человека три-четыре в год; доберешься – сам увидишь, какая там красота, только весьма накладно будет, да еще по пути, не ровен час, утонешь, а то и лихорадку подхватишь; или взять, например, саванну Рупунуни: там горстка белых обретается, есть даже одна белая женщина, только весьма накладно будет, да еще по пути, не ровен час, утонешь, а то и лихорадку подхватишь; к тому же те места проходимы лишь в определенные месяцы. Я лично, добавил кто-то из пассажиров, на Тринидаде зимовал – уж всяко лучше: там тебе и новый загородный клуб, прямо-таки отличный, и конные скачки, да и вообще большие деньги крутятся; или на Барбадос можно податься, там купание сказочное, как нигде.

И, признаюсь честно, я сам уже начал с тоской провожать взглядом череду островов, лежавших у нас по курсу. Перед этим двенадцать суток горизонт был пуст. Мне врезался в память самый первый остров – Антигуа: поросшие кустарником невысокие крутые холмы, бахрома пальм вдоль пляжа и толща ярко-синих вод, сквозь которую виднеется серебристое песчаное дно; старинный форт, охраняющий бухту, и скромный городок из деревянных домов с балконами; единственное масштабное сооружение – заново отстроенный после землетрясения строгий собор с блестящими башнями и добротной внутренней обшивкой из сосны; на улицах снуют любопытные чернокожие сорванцы; женщины в нелепых панамах с обвисшими полями, хлопающими вокруг чернокожих лиц, расхаживают ковыляющей от плоскостопия походкой; на всех углах бесцельно топчутся оборванцы-негры; в корзинах – выставленные на продажу рыбины с блестящей радужной чешуей, лиловой и алой, как отличительные признаки самца мандрила; по городу разъезжают авто, знававшие лучшие времена; на кладбище у церковных стен – памятники утраченной культуры: резные мраморные надгробья в стиле рококо, высеченные по заказу безвестных владельцев плантаций сахарного тростника в золотую эпоху расцвета Вест-Индских островов и привезенные сюда парусниками из Англии.

Характерно, что мрамор, самый величественный и хрупкий камень, душа почти всей скульптуры, нынче ассоциируется с заурядностью и безвкусицей: с теми, кто заявил о себе в журнале «Панч» около 1920 года[135], с «Угловым домом Лайонса»[136], с памятником Виктору-Эммануилу[137]; в определенном смысле так проявляется бегство от роскоши, которое спровоцировала, с одной стороны, «эстетика лавки древностей» с тягой к оловянной утвари и альбомам с образчиками вышивок, а с другой – проявившаяся несколько позже тяга к «модерну» цилиндрических конструкций из бетона и стали. Напоминаниями об аналогичных процессах многовековой давности служат надломленная колонна в сирийской пустыне и опутанная беспощадной растительностью в пампасах Южной Америки каменная плита с резным орнаментом – следы былого великолепия, которое на протяжении минувших эпох прокладывало себе путь в этих краях.

***

На Антигуа у нас была однодневная стоянка для высадки пассажиров и для разгрузочных операций: среди прочего в трюмах везли остролист для рождественских украшений. Связки веток, сбрасываемые на лихтеры под знойным небом, выглядели курьезно в отрыве от своих традиционных спутников, таких как рождественские поленья, пунш с виски и, конечно, Санта-Клаус, отряхивающийся от снега. Но поскольку я не в первый раз встречал Рождество в тропиках, все это уже было мне знакомо: и телеграфные бланки с праздничным орнаментом из ягод и малиновок; и озадаченные местные ребятишки в церкви перед вертепом со сценами Рождества Христова; и звучащая из граммофона шотландская застольная песня; и уличные попрошайки, которые с надеждой семенят за европейцами и повторяют: «Всех с Лождеством – я доблый хлистианин»; а безветренным, душным вечером – неизбежность горячего пудинга с изюмом.

У берегов Тринидада заканчивается морская синева; ее сменяют мутные, темные, грязноватые воды цвета облезлой штукатурки, густые от ила, который несут великие континентальные реки: Ориноко, Эссекибо, Демерара, Бербис, Курантин; вдоль всего побережья, среди дюн и мангровых рощ, зияют их разверстые устья, исторгающие в синее Карибское море воды с далеких гор. Впоследствии мне предстояло пройти пешком вдоль той части Континентального водораздела, где ласточкиными хвостами соединяются притоки Амазонки и Эссекибо, которые низвергаются каскадами ручьев и при отсутствии карт превращаются в обманки, потому как вечно текут в непредсказуемом направлении; мне предстояло либо переходить их вброд, либо карабкаться по скользкому валежнику, что придавал воде прозрачно-рубиновый или винно-красный оттенок древесины; в половодье мне предстояло долго и нудно грести, рассекая черную пучину; а по прошествии месяцев мне предстояло испытать горечь расставания с этими потоками, вновь прозрачно-голубыми, ставшими частью моей жизни. Но теперь, приближаясь к материку, я испытывал только легкое огорчение оттого, что купание уже не влечет меня как прежде.

Огорчение усугубилось, когда зарядил дождь – монотонный тропический ливень, всегда унылый, но особенно монотонный и особенно депрессивный, если застигает тебя на воде. Мы уже опаздывали на сутки, а теперь еще и на час пропустили прилив, поэтому нам пришлось в сырости и легком тумане встать на якорь и дожидаться разрешения на вход в Демерару. Примерно в миле от нас еле-еле просматривался бакен. Совсем новый, как мне сообщили будничным тоном.

На другой день, еще до полудня, мы прибыли к месту следующей стоянки. Портовый городок лежит в устье Демерары, на правом берегу; противоположный берег заполонили низкие, зеленеющие мангровые болота. У стенки пришвартовалось штук шесть небольших судов. На полном ходу мы подошли ближе, а потом выключили двигатель, чтобы нас течением отнесло к месту стоянки. Низкие деревянные пакгаузы, за ними – низкие крыши; все вокруг совершенно плоское. Дождь не прекращался ни на минуту; по воздуху плыл липкий запах сахара.