Лавка забытых иллюзий - Сергей Литвинов

Затем в подмосковном совхозе задавал корм коровам — эта работенка представляла собой ужас, конечно. Посреди длинного, как тяжелый сон, коровника ехал трактор — управлял им вечно похмельный колхозник. В кузове трактора стоял ваш покорный слуга и разбрасывал вилами, направо и налево, сверху вниз, страшно вонючий комбикорм радостно мычащим буренкам. От запаха комбикорма приходилось отмываться по вечерам из титана, а одежка, в которой работал, так и не проветрилась потом, пришлось выкинуть.

Зато еще четыре отгула.

Наконец, пришлось потрудиться подсобником на строительстве овощного магазина. Магазин (видимо, образцово-показательный) оборудовали финские рабочие: чистенькие, в ладных комбинезончиках. На подмогу к ним, что было довольно унизительно, выделили инженеров и научных сотрудников. Логика понятна: обычные работяги показали бы финнам совсем неприглядное лицо советского рабочего класса. Вдобавок и споить могли. Но все равно служить подмастерьем у финского трудяги — принеси, подержи, подай — было стыдновато. Хотя тут, помимо сохранения зарплаты в институте (и, разумеется, отгулов), нам еще и по сто пять рублей за неделю заплатили.

Словом, с учетом колхозов-пионерлагерей-строек, последующих отгулов, беготни по редакциям и разыгрывающейся междугородней любви совсем не мудрено, что почти за год работы во ВНИИиПИ я не только не принес пользы отечественной электроэнергетике, но даже не запомнил, чем занимался.

В следующий раз я увиделся со своей Ленинградкой уже на ноябрьские. Все тот же друг мой Валентин пригласил меня и ее на нейтральную территорию — к своим родителям, в город Калинин. В ту пору годовщину революции праздновали широко, с двумя днями отдыха, военным парадом, который транслировался с Красной площади: замерзшие руководители на трибуне Мавзолея, в тяжелых пальто и каракулевых шапках. (Тогда мы в последний раз видели живого Брежнева.)

Гадать по поводу подарка родственникам или друзьям, проживающим в провинции, долго не приходилось. Родителям Валентина я привез громадное рыло вареной колбасы и килограмм сливочного масла — ни того, ни другого в Калинине давно не водилось. (Правда, Валина мама в итоге всучила мне за тот продуктовый набор деньги.)

Вечерами вчетвером — мы с Ленинградкой, Валя с молодой женой — гуляли по засыпанному свежим белым снегом, обшарпанному, темному городу. Заходили в коктейль-бары, где под угрюмыми взглядами завсегдатаев пили какие-то зеленые коктейли.

Перед расставанием дядя Дима, отец Валентина, прижал меня своим худеньким телом в угол кухни, к газовой плите, и строго сказал: «После этого визита ты должен на ней жениться — как честный человек». Я улыбнулся: «Да я не против».

Мы вернулись по домам — я в Москву, она в свой Ленинград, — а тут вдруг: без объяснения причин отменяется концерт в Колонном зале в честь Дня советской милиции. Концерт всегда идет в прямой трансляции, и его все ждут, там обычно выступают лучшие силы: Пугачева, Ротару, Хазанов. Иной раз даже Градский. Когда вместо концерта по всем программам запускают классическую музыку, народ смекает: ага, что-то случилось. Уж не с Самим ли? Хотя только что вроде стоял на Мавзолее и выглядел не хуже обычного. Но, с другой стороны, он такой дряхлый и больной, что…

Предчувствия народ не обманули. Недаром тогдашнюю одиннадцатую пятилетку заранее окрестили ППП: пятилетка пышных похорон. Очень уж немощными выглядели постоянные обитатели трибуны Мавзолея. Вот и главный из них убрался — верный ленинец, четырежды Герой Советского Союза Леонид Ильич. И жалко старичка, конечно, было. И легкая растерянность наступила: все-таки всю свою сознательную жизнь мы прожили при нем. Восемнадцать лет товарищ правил, побольше даже нынешнего. Ленинградка позвонила мне, взволнованная (ей наконец-то поставили домашний телефон): что теперь будет? И я, как умудренный столичный журналист, молвил: все будет по-прежнему, но что-то пойдет по-новому.

В том, что следующим генсеком станет Андропов, никто не сомневался. Предыдущие пятнадцать лет новый лидер проработал главой КГБ, что сразу породило вихрь опасений и надежд: вот он закрутит гайки… а что с нами только так и надо… мы по-хорошему не понимаем… разболтались все… Немедленно появились анекдоты. Например:

Кремль теперь переименовывается в Андрополь.

Или:

Соратник спрашивает:

— Как вы думаете, Юрий Владимирович, народ за вами пойдет?

— Пойдет.

— А если нет?

— Тогда за Брежневым пойдет.

И самый коронный — новогоднее послание генсека советскому народу: «Поздравляю вас с новым, тысяча девятьсот тридцать седьмым годом!»

Ожидания о закручивании гаек отчасти оправдываются. В ряду бессмысленных инициатив советской власти появляется свежайшее: «Рабочее время — работе!» Теперь запрещается проводить днем собрания, продляется время действия мастерских, магазинов и присутственных мест — чтобы трудящемуся человеку можно было успеть по делам, не отпрашиваясь на службе. По киношкам-кафе-магазинам в дневные часы проводят рейды — чуть ли не сотрудники КГБ: а почему это вы здесь, а не на работе?

Руководители моего семинара в журнале «Крокодил», замечательные фельетонисты-соавторы Иванов и Трифонов, рассказывают анекдот-быль:

Булочная в Москве, три часа дня. Входят два суровых человека: «Просьба всем оставаться на своих местах». К ним кидается мужичонка: «Прошу вас, не погубите! Жена в больнице! Дочка на руках! Забежал хлебушка купить!» А строгие ребята: «Да вы не волнуйтесь, товарищи, сейчас сосульки с крыши собьем, все по своим делам пойдете!»

Нас с невестой политические ветры касаются мало. Мы готовимся к свадьбе. На очередную порцию отгулов я еду в Ленинград и официально прошу у будущей тещи руки ее дочери. Обговариваем организационные вопросы. Жить мы будем в Москве, зато свадьбу сыграем в городе на Неве.

В колыбели революции подаем заявление в загс. Самый красивый Дворец бракосочетания, на набережной Красного Флота, увы, на ремонте. Выстояв очередь и переклички (а куда в Советском Союзе без очередей и перекличек!), записываемся на церемонию в другом питерском дворце, на улице Петра Лаврова.

В моей трудовой жизни, как по заказу, тоже происходит крутой вираж. В один из набегов в газету «Лесная промышленность» застаю редактора отдела информации Гоги Мухрановича Надарейшвили грустным и озабоченным.

Мы с Гоги знакомы к тому времени много лет. Помимо юморесок я для «Леснухи» и журналистские материалы иногда пишу. В командировки от них езжу. «Что вы печальный такой?» — спрашиваю редактора. А он мне:

— Да вот, нужен сотрудник, не знаю, где взять.

И тут я брякаю: «Возьмите меня».

И Гоги Мухранович в самом буквальном смысле за предложение хватается.

Я советуюсь с родителями, и, что удивительно, они оказываются только за. Никто не нудит о напрасно полученном образовании или ненадежности в целом журналистской профессии. Наоборот, всячески поддерживают.