Крепость - Петр Алешковский

– Верхом?

– Зачем верхом, колхоз ей телегу выделял и возчика. Потом только машины скорой помощи появились, бабушка Светлова к тому времени, пожалуй, уже и померла. Грузная была женщина, давление ее замучило. Как же, помню это хорошо.

Мальцов вернулся в дом. Перечитал пожелания снова. Воркующий голосок Лены мешался с воображаемыми голосами людей, которых давно не было в живых. Дед и баба никогда не пели, растягивая гласные, как Лена, но теплая музыка их речи тоже всплыла в памяти, он решил, что завтра сходит к старикам на котовский погост.

Почувствовав, что проголодался, разогрел суп и съел большую миску, с аппетитом обсосал куриные шейки, бросил косточки Рею. Вымыл миску, понес переполненное ведро в помойную яму. Яма была старая, края обвалились. Давно следовало вырыть новую. Стащил прохудившийся щит с дверцей со слег, отволок в сторону. Принялся копать рядом, забрасывая старую яму отвальной землей. Под дерном шел полуметровый культурный слой – темная земля с вкраплениями угольков и золы. Нашел осколок оконного стекла, кованый амбарный гвоздь и четыре фрагмента белой гончарной керамики шестнадцатого века. Культурный слой подстилал не материк, за ним вылезла пустая прослойка серой земли со следами перегнившего дерна – погребенная почва, под ней снова двадцатисантиметровый слой с угольками и золой. Под ним синяя материковая глина.

Он выкопал глубокий квадрат два на два метра, перетащил старый настил с дверцей, заменил на нем гнилые доски. Уложил настил на венец из новых бревен, скрепив его скобами, а старые прогнившие слеги оттащил к забору догнивать. Лена, которой до всего было дело, заметив, что он копает на своем участке, подошла его проинспектировать.

– Смотри, – ткнул пальцем в зачищенную стенку, – видишь черную землю?

– На огородах везде такая, ей навоз нужен, она сама не родит.

– Почему, Лена?

– Задохлась, наверное. Как плугом повернешь, она воздуху схватит и оживает, но лучше, конечно, с осени навоз разбросать, тогда картошка будет хорошая.

– Ага. Видишь слой серой земли?

– Глубоко, плуг не возьмет… Если только дисками, после них земля как пух.

– Не в плуге дело. Первый слой черной земли отложился с шестнадцатого века до наших дней. Люди здесь появились раньше, но почему-то в шестнадцатом веке – перерыв: дернина наросла, значит, не пахали, пришло запустение. А ниже – опять черная земля. Еще новгородских времен.

– Учительница в школе говорила, я это помню, наша земля Новгороду исстари подчинялась.

– Правильно учительница говорила.

– Она из Ленинграда еще до войны сбежала, боязливая такая, скажет – и по сторонам озирается, но нас любила.

– Тогда было чего бояться.

– Наверное было, раз она боялась. Она одна жила, всё занавески и полотенца крестиком вышивала, продавала недорого.

– Ладно, ты слушаешь?

– Слушаю, слушаю.

– В шестнадцатом веке Иван Грозный пошел на Новгород войной, пожег дома и поубивал почти всех новгородцев. Две недели по Волхову не вода – кровь текла, так в летописи записано. Представляешь, какого царь страху нагнал, если и из деревень все сбежали и шестьдесят – восемьдесят лет на этих местах только волки выли на луну?

– Страх, говоришь?

– Что еще могло людей с места сдвинуть?

– Может, и страх.

Лена подошла к самому краю ямы.

– Это от дернины след, видишь, корешки торчат. Раньше было много деревень кругом, теперь и следов не найти. Лес быстро наступает.

Она повернулась к заросшим полям.

– Я всё думаю: кому придется эти земли вновь поднимать, им не позавидуешь. В голове не укладывается, такие поля запороли. Чистая Украина! Кругом рожь стеной стояла, и овес, и лен, и картошку сажали, а теперь без надобности? Куда власть смотрит, Иван?

– Власть не туда смотрит, Лена, власть нефть кормит.

– Нефть-то кончится аль нет?

– Всё кончается.

– Земля вечная. У нас с землей очень строго было. Поверишь, одно поле в лесу неудобное заросло, лет десять под паром простояло. Агроном вспомнил, летит: «Такие вы сякие! Под суд отдам!» Мы его вновь корчевали. Так без удобрений всё росло. Первые три года урожай был сказочный! За труды получили. И тут так будет, только я не увижу.

Она сокрушенно покачала головой и пошла домой, заложив руки за спину, привычно согнувшись, выглядывая на пустых огородных грядках невидимые изъяны. История, прошлые века для нее ничего не значили.

Обследования Деревской пятины Великого Новгорода, проведенные мальцовской экспедицией, выявили картину повального бегства. Удар Москвы был равносилен взрыву ядерной бомбы. Пустая серая прослойка погребенного дерна вылезала везде – похоже, целых три поколения скитались в неизвестных землях, пока люди снова не вернулись на родные места. Он делал об этом доклад в Москве, в Институте археологии. Куда сбежали люди, откуда пришли назад – документов не сохранилось. Но пришли же, отстроили деревни точно на старых местах. То ли их вели старики, откочевавшие в малолетстве, то ли, что скорее, земли были приписаны к новым владельцам, снова заселившим край крепостными.

Как погибает деревня, Мальцов наблюдал неоднократно. Пожар сжигает дома и сараи, остатки, годные в дело, растаскивают года за два-три. Через десять лет следы жилья можно обнаружить только по зарослям бурьяна и иван-чая, выросшего на домовых ямах. Кое-где в бурьяне привычный к поиску глаз выхватит из земли брёвна нижних венцов и осы́павшиеся холмики глины с впаянными в них обгорелыми кирпичами. Лена знала, о чем говорила: всё можно поднять и отстроить, было бы зачем. Лена жила одним годовым урожаем, прошлое, похоже, ее не пугало. Ее страшили муки труда, заполнившего всю ее жизнь, их помнило тело, помнило «очень хорошо», как она любила выражаться.

Мальцов пристально вглядывался в тонкую прослойку – в ней не было ничего, кроме слежавшейся мертвой земли, накрепко сшитой перегнившими корнями трав и растений. От напряжения закружилась голова, он сделал шаг назад, чтобы не упасть в яму. Заросли бурьяна и лебеды в ямах посреди леса, островки высоченной травы с пробивающимися сквозь нее яркими каплями полевых цветов, захватившие брошенные поля, встали перед глазами. Ветер колыхал метелки травы, гнул их, укладывал волнами, и лишь дикие звери пробивали в этой нерушимой зеленой стене черные узкие тропы. Аккуратно зачищенный профиль был совсем не похож на жирные прослойки угля и золы – остатки монгольского пожарища в Деревске, но в нем так же притаились безлюдье и смерть. Город отстроился быстрее, на место новгородской деревни тоже пришли новые люди, снова принялись пахать землю. Выходит, историку в наследство остается одно воображение и черепки, датирующие слой, подумал он с горечью.

Мальцов посмотрел на яму, вспомнил, зачем отрыл ее. Подремонтировал настил, заменил две прогнившие доски на новые. Сменил на дверце потрескавшиеся резиновые петли, вырезал новые прямоугольники из толстой транспортерной ленты, прибил гвоздями, дверца стала как новая. Утоптал холмик на том месте, где была прежняя яма, решил, что в следующем году на нем будет правильно посадить семена тыквы. Взял заступ и помойное ведро и пошел в дом.