На фейсбуке с сыном - Януш Леон Вишневский

«Big Brother Intellectuel» на канале «Культура» прямо приворожил меня и тянет как магнитом. Каждую ночь в два ноль пять, сразу после новостей, я сажусь к экрану и ожидаю, что, к примеру, скажет о любви на этот раз Альфред Чарльзович Кинси.[96]С него всегда шоу начинается: камера, громко играет классическая музыка… камера наезжает… Кинси в своей кипенно-белой рубашке, галстуке-бабочке, с записной книжкой на коленях и вечным пером в правой руке. Поднимает глаза, обводит любопытным взглядом студию, потирает лоб, чтобы через минуту выдать какую-нибудь провокационную мысль, чаще всего в виде очередного вопроса к своей анкете. Потому что от своего маниакального любопытства он избавиться никак не может. Мало ему было при жизни бесконечных разговоров о сексуальности. А ведь кроме тысяч опрошенных людей и тысяч обработанных анкет он еще и «подглядыванием» занимался — во имя науки, разумеется. Известно же, что он своих «ассистентов» не только уговаривал заниматься различными сексуальными упражнениями, но даже — по их согласию — эти сексуальные подвиги снимал на пленку на чердаке своего дома в Блумингтоне. Некоторые биографы всерьез полагают, что Кинси владело не столько научное любопытство, сколько неутоленное и недюжинное в своих проявлениях либидо. Фрейдисты роются в обстоятельствах его детства. Его родители были набожными христианами, принадлежали к методистской церкви. Отец, кроме почтальона, в дом пускал только таких же, как он сам, ярых приверженцев веры, так что Альфред вырос в атмосфере постоянного морального гнета. Воскресенье в этой семье проходило в молитвах, о чем Кинси, став знаменитым, рассказывал в многочисленных интервью. Впрочем, его биография Тебе должна быть известна, ведь Ты часто ссылаешься на его исследования, так что надоедать Тебе подробностями из его резюме я не стану.

В последний раз Кинси превзошел самого себя — даже учитывая его хроническую бессовестность и бестактность. Обращаясь к вытянувшейся на диване томной и изысканной Лукреции Борджиа,[97]он спросил:

— Воображая образ какого мужчины при мастурбации Вы чувствуете, что Ваше влагалище увлажняется наиболее интенсивно?

Такого я даже от этого свинтуса Кинси не ожидала!

Я на минуту замерла и вперилась взглядом в бедную Лукрецию. Альфред же тем временем спокойно развернул свою записную книжку и приготовился записывать. Можно было подумать, что для него этот вопрос самый обычный — будто он спросил у Лукреции, любит ли она пирожки с капустой, и с какую капусту предпочитает — свежую или квашеную. Но Лукреция восприняла вопрос совершенно спокойно. Улыбнулась зазывно, кокетливо поправила волосы и ответила, играя глазками и игриво облизывая губки:

— Разумеется, я не назову имен и фамилий конкретных мужчин, чтобы они не вообразили себя неотразимыми и не перестали пытаться меня завоевывать, как делают это сейчас. Могу лишь сказать, господи Кинси, что среди них нет моего отца, а также моих братьев Джованни и Чезаре.

Намек Лукреции на ее мнимый инцест был всем понятен. Она ведь до сих пор от этих подозрений не очистилась, хотя открытые в девятнадцатом веке архивные материалы свидетельствуют, что со своим отцом и братьями Лукреция Борджиа в связь, по-видимому, не вступала. Если это когда-нибудь окончательно докажут — одновременно это реабилитирует папу Александра VI, так как Лукреция была его дочерью, рожденной его любовницей Ваноццы де Каттанеи (которая зачала Лукрецию еще в те времена, когда Александр был кардиналом).

Конечно, тема инцеста Лукреции, да еще не с кем попало, а с папой римским, для Кинси слишком лакомый кусочек, чтобы упустить случай об этом поговорить, поэтому он довольно подробно рассуждал о сожительстве между членами семьи, ссылаясь на свои многочисленные данные, однако вынужден был признать, что случай связи дочери с отцом, вознесенным на папский престол, в своем роде единственный и неповторимый. Ссылаясь на научное любопытство, он спросил прокурорским тоном, правда ли, что 31 августа 1501 года, будучи законной супругой своего третьего по счету мужа Альфонса Д'Эсте, герцога Феррары, Лукреция участвовала в оргии в апартаментах римского Апостольского дворца, организованной ее братом Чезаре, и правда ли, что ее отец, папа римский, был на это мероприятие приглашен. Кинси интересовало число приглашенных на вечеринку проституток, а также правда ли, что брат Лукреции Чезаре именно там подцепил сифилис.

При этом Кинси предостерегал от желания «бросать камни», ибо у историков нет единого мнения: одни считают все это доказанной истиной, другие — недостоверными выдумками. Сам Кинси в оргиях ничего недопустимого не видит, поэтому он убеждал Лукрецию в прямом эфире, что было бы неплохо, если бы она поделилась пикантными подробностями, ибо «это могло бы быть необыкновенно интересно» и зрителям — историкам Возрождения, и зрителям-сексологам, и зрителям из народа, которые хотели бы знать, является ли то, что показывает в своем скандальном фильме «Калигула» автор, неосуществимой мечтой режиссера и сценариста или все-таки это имеет какое-то отношение к правде. Лукреция темы оргий ни единым словом не затронула, но зато в довольно длинной речи коснулась собственной репутации, точнее — ее отсутствия по вине историков. Она заявила, что венецианский дож Джироламо Приули, который назвал ее «самой выдающейся куртизанкой Рима», и вторящий ему Матараццо из Умбрии неправы. Такой комплимент «нужно было в Риме тех времен заслужить, а я ведь была обычная девка с тремя мужьями и любовниками, которых можно перечесть по пальцам одной руки. А это, по стандартам Рима шестнадцатого века, даже меньше, чем ничего». Так что если бы не происхождение и высокий уровень тестостерона в крови ее отца, была бы она сегодня никому не известной обычной римской обывательницей.

В этот момент вмешался Болеслав Лесьман, мол, разговор слишком удалился от темы любви, против чего он решительно протестует, ибо его душа, душа поэта, не позволяет ему промолчать. Все посмотрели на него снисходительно-заинтересованно. Росточком-то он не вышел, как известно, всего-то 155 сантиметров, поэтому всегда подкладывает под ягодицы высокую подушку, чтобы не выглядеть на диване совсем мелюзгой. Его страдания по поводу роста были хорошо известны всем его приятелям и многие вспоминали, что он готов был бы отдать свой талант за несколько дополнительных сантиметров. Какое же счастье, что этого не случилось, ведь тогда не было бы стихотворения «В зарослях малинника», а Ты сам знаешь, сыночек, в таком случае мир не был бы столь прекрасен. Это, наверное, единственное стихотворение, которое Твой отец, Леон, готов был слушать в минуты умиления. И я засовывала язык ему в ухо, а когда вся кожа его покрывалась пупырышками, шептала: