Семейный стриптиз - Оливия Голдсмит

Негромко постучавшись и не дождавшись ответа, она все-таки вошла, пристроилась на краешке кровати под балдахином с рюшами и опустила ладонь на спину дочери. Дженна с младенчества обожала, когда ее гладили между лопаток, но сейчас резко дернулась, как от раскаленного утюга, и сбросила руку матери. Мишель со вздохом сложи­ла руки на коленях и застыла, сгорбившись.

С тех пор как начался процесс и снимки четверых Рус­со обошли все газеты, а лицо Фрэнка замелькало в «Кри­минальных новостях», дети совсем сникли. Дженна воз­вращается из школы бледная, как мел, безмолвствующая или в истерике. А Фрэнки… Мишель подавила очередной вздох. Мальчик был еще слишком мал, чтобы до конца осознавать смысл происходящего, но оскорбительные клички и бойкот, который объявили бывшие друзья, не могли не ранить даже такого малыша. Плюс ко всему он очень скучал по Кевону и страдал, думая, что тот его пре­дал.

Даже Поуки, сохранившему верность своему малень­кому приятелю, не удавалось вызвать улыбку на лице Фрэнки. Ребенок опять просыпался в мокрой постели и плакал навзрыд от стыда за то, что сделал. Прежде Мишель казалось, что хуже, чем Джаде, и быть не может: ведь ее детей даже нет рядом. Сейчас она не была в этом так увере­на. У Джады хотя бы есть надежда вернуть своих крошек и наладить жизнь…

А Энджи, бедняжка, столкнулась с двойным предатель­ством, потеряла любимого и подругу и осталась один на один с немыслимо трудным решением. Бедная, бедная де­вочка! Ей самой помощь нужна, а она не жалеет ни време­ни, ни сил, помогая другим. Даже мне согласна… Нужно наконец решить, как поступить с Фрэнком. Но это потом. Позже. Только не сейчас.

Лучше подумать о чем-нибудь хорошем. Вот начнется слушание дела об опекунстве, Энджи победит, я увижу ее триумф и счастье на лице Джады.

Да, справедливость восторжествует. Только не для нее. Видеть страдания Дженны и Фрэнки невыносимо. Смот­реть в глаза Фрэнку, зная, что он лжец и преступник, – невыносимо. Представлять свою жизнь без него невыносимо…

Мишель протянула руку и осторожно, нежно провела пальцами по щиколотке дочери. Дженна опять дернулась, но на этот раз перевернулась на спину и, приподнявшись на локтях, обожгла мать злым взглядом.

– О праве человека на личную жизнь что-нибудь слы­шала? – процедила она. – Ну так и не лезь в мою! – Дочь зарыдала в голос и вдруг бросилась маме на шею. – Про­сти. Прости меня! Я просто…

– Знаю, солнышко. Все знаю. – Мишель погладила дочку по длинным густым волосам.

Все упали духом. «Семья разваливается на глазах», – думала Мишель, убирая со стола после ужина. Фрэнка целый день не было; он лишь позвонил предупредить, что задержится допоздна. Мишель накормила ребят – если можно так сказать, поскольку нетронутые отбивные от­правились в ведро вместе с большей частью гарнира, – и в доме наступила тишина.

Вернув кухне первозданный вид, Мишель поднялась на второй этаж взглянуть, как там Фрэнки. Малыш, как всегда, играл в солдатиков под кроватью; из-под края по­крывала торчала маленькая круглая попка в пижамных штанишках.

– Скоро спать, – мягко напомнила Мишель.

Попка вильнула – и только.

Дженна с головой ушла в борьбу не на жизнь, а на смерть, разворачивающуюся в самой убийственной из «ви­деострелялок». Мишель очень тревожили эти ежевечерние игры, ставшие любимым развлечением дочери. С другой стороны, возможно, лучшего способа для ребенка снять стресс не существует? Ей ли судить? Она как богу верила человеку, который предал не только ее, но и детей; челове­ку, который вступил в сделку, с дьяволом, поставив на карту их будущее. И вот это страшное будущее наступило.

Тяжело вздохнув, Мишель прошла на кухню и едва не вскрикнула при виде неизвестно когда вернувшегося му­жа. Безмолвный и неподвижный, Фрэнк сидел за столом, уставив взгляд в пространство. Самое время с ним погово­рить.

При свете трехламповой люстры кухня сияла снежной, почти до рези в глазах, чистотой; черная шевелюра Фрэнка была единственным темным пятном на девственно-белом фоне. Стоявшая на столе рядом с ним бутылка виски и ополовиненный стакан в руке стали для Мишель неприят­ным сюрпризом. Фрэнк редко брал в рот что-либо крепче кьянти. Сама Мишель, наученная горьким опытом матери, вообще не пила.

Выдвинув стул, Мишель села рядом с мужем.

– Фрэнк…

– Что? – безжизненно, глухо отозвался он.

– Я…

Как рассказать о находке в шкафу Дженны, о том, что ему больше нет веры? Как объяснить, что он разбил ей серд­це, растоптал доверие, уничтожил семью?

Мишель смотрела на своего красивого, сильного, са­мого лучшего мужа и впервые видела его слабость. Фрэнк пошел на риск – страшный, смертельный риск – и проиг­рал. Но главное – он пошел на риск, не предупредив жену, а ведь рисковали-то они вместе. Знай Мишель о его пла­нах, остановила бы любыми силами.

– Мы выстоим, – сказал Фрэнк.

Она уже не раз слышала эти слова и верила им… чаще всего верила. А сейчас поняла, что не хочет. На память пришли слова Энджи о Четвертой поправке. Фрэнк навер­няка знал, не мог не знать, что у полиции есть против него неопровержимые улики. Когда его жену в наручниках и плачущих детей увозили из дома, он знал, кто тому виной; он помнил о бомбе, укрытой под половицами детской…

«Я нашла деньги, Фрэнк. Не знаю, что ты сделал, но ты виновен. Как ты мог?!» – собиралась сказать Мишель, но промолчала.

– Я целый день провел у Брузмана, черт бы его побрал, но так и не увидел мерзавца. Небось в гольф-клубе торчит, сукин сын. Сам с ним по средам раньше играл. – Фрэнк злобно мотнул головой. – Его помощники задали кучу во­просов, на которые я уже тыщу раз отвечал, а потом ткнули носом в кассету с показательным процессом. Завтра после обеда тебя вызывают. – Он вздохнул, сделал большой гло­ток из стакана и скривился. – Тьфу, крепкая, гадость!

– Я не пойду.

– Что? – В первый раз с того момента, как Мишель зашла на кухню, Фрэнк посмотрел ей прямо в лицо.

– Я не буду давать показания. Не могу.

– Какого черта ты несешь?! – хрипло, с угрозой про­тянул он. – Прошу тебя, Мишель, не начинай! Я провел чертовски дерьмовый день. Чертовски дерьмовую неделю. Чертовски дерьмовый месяц, в конце концов! Мне сейчас не до твоих капризов.

Мишель вспомнила свой день – слезы и угрюмое от­чаяние детей, панический страх за них, за семью. Но рас­сказать об этом Фрэнку она не могла, как не могла и ис­полнить его просьбу.

– Я не буду давать показания.

Фрэнк вскочил на ноги, едва не опрокинув стул, и изо всех сил швырнул пустой стакан в стену. На кухонную стойку и на пол посыпались сверкающие осколки. Ми­шель ахнула – не только от неожиданности, но и от страха. Однако Фрэнк будто и не заметил испуга в глазах жены. Он навис над столом, вцепившись побелевшими пальцами в края, и сверлил Мишель взглядом, словно это она вне­запно вышла из себя и принялась крушить посуду.