Порочная страсть - Колин Маккалоу

Много лет назад одна из преподавательниц подготовительной школы для медсестер в Парраматте повела молодых стажерок на дополнительную лекцию об эмоциональных издержках и профессиональных рисках в сестринской работе. Среди практиканток была и Онор Лангтри. Лекторша назвала в числе прочих опасность влюбиться в пациента и прибавила: «А если все же это произойдет, то упаси вас Бог от пациентов с хроническими заболеваниями: любить паралитика, инвалида-колясочника или туберкулезника – дело безнадежное, заранее обреченное на неудачу». Она произнесла эти слова размеренным будничным тоном, но Онор запомнила их на всю жизнь… «дело безнадежное, заранее обреченное на неудачу».

Майкл, конечно, мало походил на больного, тем более хронического, но встретились они в госпитальной палате и день за днем каждый исполнял свою роль: она – медсестры, а он – пациента. Барак «Икс» бросал мрачную тень на их любовь. Даже если допустить, что Майкл не испытал на себе действие этого яда, она чувствовала: отрава уже проникла к ней в кровь. Ее главный и единственный долг – видеть в Майкле пациента отделения «Икс». С Нилом Паркинсоном ей это удалось, но поскольку она его не любила, следовать долгу было легко.

Теперь же она пыталась нахлобучить на голову сразу две шляпы: совместить любовь и долг, удержать и мужчину, и пациента… вот именно, пациента. Чувство долга твердило, что перед ней прежде всего больной. И не важно, что это слово к нему не подходит: долг есть долг, и забывать о нем нельзя. Долг превыше всего, и никакая любовь на свете не в силах изменить закоренелых привычек, которые с годами въедаются в плоть и кровь.

«Какую же шляпу мне выбрать: любовь или долг? – спросила себя Онор, когда чужими, тяжелыми шагами поднималась по лестнице на веранду, куда выходила ее комната. – Кем мне для него быть: любовницей или сестрой, нянькой? И кем будет для меня он: возлюбленным или пациентом?»

Внезапный порыв ветра взметнул край ее сестринского платка, оголив шею, и она сказала себе: «Вот и ответ на вопрос: на мне шляпа долга».

Открыв дверь, сестра Лангтри увидела, что Майкл, в пижаме и халате, которые она одолжила в бараке «Би», сидит на стуле и терпеливо ждет. Стул теперь, правда, стоял в другом конце комнаты, подальше от кровати, а постель была так аккуратно застелена, что это отрезвило бы даже самое буйное, самое разнузданное воображение. Никому бы в голову не пришло, что минувшей ночью на этой узкой койке бушевали страсти и боль мешалась с наслаждением, которого не знало ни одно роскошное, усыпанное подушками ложе сластолюбца. Как ни странно, спартански строгий облик комнаты обескуражил Онор: пересекая веранду, она рисовала себе другую картину и ожидала увидеть Майкла в постели, еще раздетым.

Будь это так, она могла бы продлить минуты нежности, заглушить в себе голос долга, прилечь рядом с любимым, набраться храбрости и сделать то, чего хотелось больше всего на свете: обнять его, подставить губы для жарких, властных поцелуев, оживить воспоминания о прошедшей ночи, вновь испытать острую радость, послевкусие которой отравил мертвец, что все еще лежал в нелепой позе на цементном полу бани.

Она молча, без улыбки остановилась в дверях, не в силах двинуться с места или заговорить, опустошенная, угасшая. Он, должно быть, что-то прочел по ее лицу: вскочил, подошел к ней, но не настолько близко, чтобы коснуться, и тревожно спросил:

– Что-то случилось? На тебе лица нет.

– Люс покончил с собой, – просто сказала Онор и замолчала, словно слова эти отняли у нее последние силы.

– Покончил с собой? – изумился Майкл, но уже в следующий миг выражение гадливости сбежало с его лица, сменившись ужасом, словно он сам сотворил нечто чудовищное, и помертвевшие губы прошептали: – О боже… Что я наделал! Что же я наделал…

Сердце Онор подскочило к горлу, она подошла к нему вплотную, обеими ладонями сжала руку и с мольбой заглянула в глаза.

– Ты ни в чем не виноват, Майкл, ни в чем! Люс это сделал сам, слышишь? Он просто воспользовался тобой, чтобы отомстить мне. Тебе не в чем себя винить: ты его не подстрекал и не поощрял!

– Разве? – резко возразил Майкл.

– Перестань! – в ужасе воскликнула Онор.

– Мне следовало быть там, с ним, а не здесь, с вами. Я не имел права бросать его.

Она опешила: перед ней стоял незнакомец, – но потом справилась с собой и сумела отыскать в своей походной аптечке подходящее выражение лица и растянула губы в некоем подобии улыбки:

– Боже мой! Вот это да! Что ж, спасибо.

– Ох, сестра, я ничего такого не имел в виду! – горестно воскликнул Майкл. – Видит бог, я никогда бы вас не обидел!

– Хотя бы сейчас мог бы говорить мне «ты» и звать по имени.

– Я бы рад, но не могу. Вам идет это имя[26], о да, еще как. Но я всегда думаю о вас как о сестре милосердия, даже сейчас. Поверьте, я не хотел вас обидеть, сестра, но если бы я остался там, где мне и надлежало быть, такого могло не случиться. Люс был бы жив, а я… свободен. Это моя вина!

Его терзания не нашли отклика в ее душе – она не понимала их истоков. Кто же все-таки он? Дурнота, отвращение и глубокая невыразимая печаль поднялись мутной волной у нее в груди и вкрадчиво, неумолимо затопили все ее существо, от кончиков пальцев ног до широко раскрытых тревожных глаз. Кто же он, если после ночи любви, страсти и исступленной нежности способен отречься от нее, перечеркнуть все, и ради кого? Ради Люса! Она могла бы понять его ужас, тоску и боль, но видеть, как он оплакивает этого мерзавца, было невыносимо. Такого унижения она не испытывала никогда в жизни. Она ощущала себя полным ничтожеством: не только не женщиной, но даже не человеком. Майкл отшвырнул ее любовь, отдав предпочтение Люсу Даггету.

– Понимаю, – произнесла она натянуто. – Я во многом страшно ошибалась, верно? Как глупо с моей стороны! – У нее вырвался горький смешок, и Майкла это задело: он вздрогнул. – Подождите меня минуту, хорошо? Вот только умоюсь и вернусь, а потом провожу вас в барак «Икс». Полковник Чинстреп намерен задать вам несколько вопросов, и я не хочу, чтобы вас застали здесь.

На полочке под задним окном стояла жестяная миска с остатками воды. Сестра Лангтри с мокрыми от слез щеками подскочила к ней и притворилась, будто плещет водой в глаза, потом немного постояла, прижимая к лицу полотенце и стараясь усилием воли сдержать постыдные слезы.

Вот таков Майкл. Разве это непременно означает, что ее любовь к нему ничего не стоит? Неужели он не заслуживает ее любви только потому, что предпочел ей Люса? Ох, Майкл, Майкл! Никогда еще она так остро не чувствовала себя преданной, опозоренной, отвергнутой. Вот уж действительно бесславная Онор[27], но почему она должна испытывать такие чувства? Да, он такой, а не другой, и это прекрасно, иначе она никогда бы его не полюбила, но расхождение между доводами рассудка и женской гордостью оказалось слишком значительным, непреодолимым. Люс Даггет. Майкл отверг ее и выбрал Люса. Ни одна соперница не ранила бы ее так больно.