У дьявола в плену - Карен Рэнни

Давина резко встала. Она не станет сидеть и предаваться мрачным мыслям о Маршалле Россе. Она должна думать совсем о другом. Более важном. Например, как прожить остаток жизни без Маршалла.

«Боже, дай мне силы жить без него. Дай мне силы не думать о нем. Даже не молиться за него!»

Она молитвенно сложила руки. Неужели Господь Бог сочтет эту молитву неуместной? Если она будет молиться за Маршалла, ей придется думать о нем, беспокоиться о нем. Она станет волноваться и потеряет сон. А если она будет лежать без сна, то будет мечтать о нем и почувствует себя страшно одинокой, а это будет невыносимо.

— Ладно, Господи, — сказала она немного резко, — если мне придется молиться за него, позволь мне делать это так, как это делает добродетельная и умудренная опытом женщина. Она видит душу, которая нуждается в помощи. Я буду молиться за него бесстрастно, но по-доброму, зная, что он всегда будет для меня измученной тревогами душой.

Ее больше не будет волновать, являются ли ему призраки. Она оставила его, и пусть он сам справляется со своими демонами. Но похоже, она создала своих собственных демонов. Они оккупировали деревянное изголовье ее кровати и туалетный столик — эти крошечные чертенята — и, глядя на нее, укоризненно качают головами.

Он снился ей каждую ночь. Маршалл, смеющийся с таким самозабвением, что просто очаровал ее. Маршалл, скачущий сквозь туман на своем огромном вороном коне. Маршалл, поглощенный разгадкой иероглифов. Маршалл — Дьявол из Эмброуза. Как ужасно, что он оправдывает прозвище, которым его наградило светское общество.

Дни шли за днями, и всякий раз, просыпаясь на рассвете, она в то же мгновение понимала, что она снова в Эдинбурге, в своей пустой кровати. Она не протягивала руку, потому что знала, что Маршалла нет рядом.

Может быть, он все же когда-нибудь приедет. Может, именно сегодня он соберется приехать в Эдинбург, чтобы спасти ее от ошибки, которую она совершила по собственной глупости.

Она не хотела, чтобы ее жизнь была похожа на жизнь его матери. Но то, что она получила, было гораздо хуже.

Нельзя найти спасение в улыбке женщины. Прикосновение Давины не принесет ему прощения. Все же она была его талисманом хоть какое-то время. Каким-то образом — почти чудом — ей удавалось вернуть ему рассудок.

Возможно, он был настолько заворожен ее умом и присущим только ей невыразимым очарованием, что почти не уделял времени мыслям о себе.

Неужели он ее вообразил? Неужели она была лишь в его мечтах? Нет. Несколько благословенных недель она была его женой. Но он не провел с ней и месяца, не так ли? Его время было поделено поровну между Египтом и безумием, а ей достались лишь какие-то крохи его внимания.

Какая женщина станет терпеть такое поведение? Конечно же, не такая умная, любознательная и решительная.

У нее были самые что ни на есть странные привычки. Она начинала быстро моргать, когда чего-то не понимала. В то же время у нее был такой вид, будто она сердится на себя за то, что не понимает. Она сжимала кулаками юбку, а потом ладонью разглаживала ее.

Она уехала из Эмброуза и даже не оглянулась.

Маршалл отпил еще глоток вина и сказал себе, что время сгладит боль от ее отъезда. Скоро он уже не сможет вспомнить ее лицо или удивительный цвет ее глаз. Через несколько недель настанет время, когда все это сначала медленно, а потом полностью сотрется в его памяти. И она останется лишь воспоминанием. И какой же тогда будет его жизнь? Вернется ли он к тому предсказуемому распорядку жизни, каким он был до свадьбы? Или наступит день, когда он просто больше не сможет выносить свое одиночество? Когда не останется ничего, кроме сожаления, раскаяния и горечи гнева?

Возможно, она беременна. А может, и нет, и тогда ему придется приехать к ней. Однако и то и другое еще больше осложнит его жизнь.

Что, если его безумие — это наследственная болезнь, а не результат огромных доз опиума, которые его насильно заставляли принимать? Что, если он обрек своего еще не родившегося ребенка на ту же участь?

Солнечный зайчик заиграл на полированной поверхности письменного стола.

Если он повернется к окну, то увидит идеально голубое небо с пушистыми белыми облаками, а где-то вдали признаки надвигающейся грозы.

А может быть, грозовой дождь прольется до того, как достигнет Эмброуза, и чистое небо и луна станут аккомпанементом его беспокойных снов. Однако может случиться, что он будет настолько поглощен воспоминаниями о Давине или так глубоко погрузится в свое безумие, что вообще не заметит, какая за окном погода.

Если она не беременна, ему придется сделать выбор, не так ли? Больше никогда ее не увидеть — или послать за ней в Эдинбург, переспать с ней и отослать обратно?..

Или он все же решится поехать в Эдинбург, несмотря на свое безумие?..

Он откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. Вынесет ли он это? Увидеть ее и снова потерять?

— Маршалл…

Он открыл глаза и увидел, что она стоит перед ним с протянутыми руками, вся в крови, с глазами, полными ужаса.

— Нет. Пожалуйста, нет.

Звук его голоса поглотили стены, ковры и даже потолок. Неведомая сила вырвала из его горла звук ее имени, который постепенно перешел в шепот.

— Я не причинял ей боли.

Но рок, или природа, или Бог смеялись, притом так громко, что он прижал к ушам ладони.

«Я не причинял ей боли!» — крикнул он. Ответом ему был лишь издевательский смех.

Она не была в Китае. Она не была одной из тех людей, из которых ему пришлось выбирать.

Он слышал ее тихий, нежный голос, но в нем угадывался вопрос, которого он ждал.

— Маршалл… Почему?

С ее рук на ковер капала кровь. Она направлялась к креслу у окна, где он сидел, и ее босые ноги оставляли на ковре кровавые следы.

Она уже не стеснялась своих слез. До этих пор она не плакала в его присутствии, хотя он подозревал, что у нее было достаточно поводов для слез. Гордость не позволяла ей плакать, но сейчас гордости не было. Ее место заняла такая глубокая печаль, что ему казалось, будто она в ней утопает.

— Уходи, — тихо произнес он. — Ты не должна быть здесь.

— Я верила в тебя, — возразила она мягко. Слезы катились по ее щекам. — Правда. Я верила в тебя.

— В этом была твоя ошибка, Давина. Я тебя предупреждал.

Стоны его жертв на фоне каких-то криков смешались с голубым небом и солнечным светом, образуя его собственный мистический ад.

Но Давина обладала упорным характером. Она не отступала, даже когда терпела поражение. Когда она протянула к нему руки, он хотел предостеречь ее: если она к нему приблизится, она еще больше себя запачкает и станет самым страшным из всех его видений, от которых кровь стынет в жилах.

— Я верила в тебя, — без конца повторяла она. Неужели он должен добавить ее разочарование к списку своих грехов?