АЛЛЕГРО VIDEO. Субъективная история кино - Петр Шепотинник

— Вы верите в действенность искусства, кино в частности?

— Конечно, кино не может изменить мир. Но я стараюсь снимать фильмы, которые способны хотя бы немножко повлиять на сознание людей. Задачи кинематографа не сводятся к чисто развлекательной функции. В наше время очень популярна идея, что в фильме все должно быть динамично, стремительно, драки, погони и так далее — пожалуйста, я не против. Но это не единственная возможная задача для кино. Я предпочитаю использовать средства кино, чтобы рассказывать истории, которые говорят зрителю о каких-то важных вопросах их собственной жизни. Если говорить о фильме, который я сегодня представляю на фестивале, то моя задача в нем — сделать так, чтобы зритель спросил себя: «Чем обусловлены мои убеждения, мои представления? Изучил ли я разные точки зрения, много ли я размышлял, прежде чем прийти к нынешним убеждениям?» В жизни происходит так: человек узнает готовые истины и факты, когда начинает верить в Бога, когда получает образование, когда его воспитывают — неважно, в религиозном духе или в светском, когда родители ему что-то внушают. Всё это хорошо, но теперь, когда ты — умный, образованный человек, твое дело — задуматься, критически взглянуть на свои убеждения. Вот к чему я стараюсь привлечь внимание моих зрителей.

— Насколько я знаю, вы шли по следам исследований Татьяны Никулеску Бран. Она была участницей событий?

— Нет, не была, но она написала две книги о той трагической истории, которая случилась в монастыре. Она взяла интервью у священника, у монахинь, у всех очевидцев, беседовала с ними два года. Она много рассказывала мне, у нее было много материалов о жертве трагедии. Эти книги — настоящий клад информации для меня. Я смог разобраться, как эти люди рассуждают, какой логикой руководствуются, как они видят мир. Кстати, надо учесть: девушка умерла не из-за того, что с ней проделали. Конечно, остается много неясного. Но, судя по той информации, которую собрала журналистка, там совпало очень много разных факторов. Судя по всему, когда та девушка — героиня реальной истории — попала в больницу, ей дали какой-то препарат от нервного расстройства, который оказал побочный эффект — негативно подействовал на ее легкие. И она умерла. Итак, получается, что верующие пытались ее излечить от душевного расстройства, считали, что у нее такой духовный кризис, и она умерла, но не из-за их действий. Обо всем этом рассказывалось в книге, из которой я много взял для сценария. Но сюжет нашего фильма — вымышленный, в реальности такого не было.

— Художественные произведения иногда бывают гораздо сильнее, чем голые факты…

— Вообще-то, на мой взгляд, жизнь не обязательно содержит в себе какой-то глубокий смысл. Случаются разные события, почему случаются — да просто так получается, события не всегда подчиняются какой-то стандартной логике. Но когда человек имеет дело с искусством, особенно с кино, он рассчитывает, что в истории будет заложен какой-то смысл. Когда я снимаю фильм, вы, зрители, обязательно спрашиваете себя: почему в фильме режиссер показывает нам то-то и то-то — явно не просто так! В кино невозможно показывать что попало, как вздумается. Ну хорошо: таковы произведения искусства. А потом я решил, что не обязан следовать житейской логике. Я буду исходить из фактов, но стану переосмыслять их, исходя из своего понимания, постарался создать ситуации, в которых раскрываются любовь героинь друг к другу, и атмосфера в обществе, и вообще то, что мы видим вокруг, как мы себя ведем.

— Я впервые узнал об этом методе экзорцизма. В России я как-то присутствовал на одном обряде экзорцизма, но он был довольно незамысловатый. Насколько это распространено в Румынии?

— Этот метод экзорцизма можно легко найти в Интернете в любительских видеороликах, снятых на телефон в румынских церквях. Даже если церковь официально запрещает заниматься экзорцизмом — а после той истории запрет был введен, — это всё равно практикуется. Наверное, люди просто привыкли обращаться в церковь за помощью, когда считают, что в кого-то вселились бесы.

— И последний вопрос. Как вы думаете, Бог помогал вам снимать этот фильм?

— Да, Бог мне много помогал. Вообразите: в самый нужный момент, когда это требовалось по сюжету, пошел снег. Вообще-то я не суеверен, в фильме мы много говорим о том, что суеверия в быту — это нехорошо. Суеверия намного опаснее религии, потому что религия может дать тебе что-то хорошее, а суеверия — просто какое-то иррациональное сумасбродство. Но вы знаете, когда я искал подходящий холм, чтобы построить на нем декорации в виде монастыря, я нашел на одном из холмов маленький крестик (показывает жестом) и решил: буду снимать здесь. И это не было проявление суеверности или религиозности: просто, когда работаешь над фильмом, появляется ощущение, что если ты раскроешь свое сознание, фильм сам скажет тебе, что лучше делать, как работать. Вот в чем моя вера. Я уверен: мы все должны понять, что в жизни не всё сводится к тому, что можно потрогать руками, — жизнь намного шире, чем ее материальная сторона, есть, в конце концов, такая непостижимая вещь, как любовь.

…Даже шрифт в титрах — не знаю, случайно ли, нарочно — школьная гарнитура: таким набирали учебники Пёрышкина и «Орфографию» Бархударова и Крючкова. И слова — наши, чем более надоедлив их одноклеточный смысл, смысл, который мы знаем заранее, еще до того момента, когда человек откроет рот, тем чаще и настоятельнее, в два, три, четыре приема их в нас вдалбливают. Скажем: ведут собак по улице, и вот уже дрябловато-разрозненным аккомпанементом талдычит околоточный хор: «Людям жрать нечего, а они собак развели». Один — с цезурой, а затем крещендо, другой — возвышенно, по-пионерски, третья, словно святцы читает, — нараспев, четвертый патетично, не дав договорить второму и третьей.