АЛЛЕГРО VIDEO. Субъективная история кино - Петр Шепотинник

— Ничего общего у вас с фильмом Звягинцева «Изгнание» нет, я его смотрел, не волнуйтесь.

— Я пытался быть простым.

— Почему «простым»?

— Нельзя быть претенциозным, рассказывая такую историю, нельзя быть слишком утонченным. В этой картине я намеренно избегал зрелищности, вырезал все красивые кадры, которые были сняты. Вырезал их при монтаже. Я не хотел быть шаблонным. Мне хотелось простоты, верности правде. Мне казалось, что так я лучше всего смогу донести то, что хотел сказать, дать возможность зрителям тоже как бы поучаствовать, ощутить свою близость к персонажам по возможности без вмешательства со стороны режиссера.

— Поучаствовать в чем?

— Я в свое время работал журналистом и тоже бы задал этот вопрос. Когда я начинаю писать, я избегаю попыток формулировать свою главную мысль на бумаге, чтобы не получился дидактический фильм. Я пишу только истории. Но мне кажется, что если я правильно выбрал сюжетную линию и я уверен, что это правдоподобная история, она обязательно окажется достаточно сложной, чтобы быть многоплановой. Я никогда не ставлю себе задачу снять фильм, к примеру, о последних годах коммунизма. Я снимаю фильм о людях, о том, что я хорошо знаю, что произвело на меня впечатление, спрашиваю себя, что заинтересует сегодня людей моего поколения. Я подумал, именно так я очутился в этом мире, — вопреки закону, который запретил аборты и дал мне возможность родиться. Так что я должен воздать этому дань и снять об этом фильм. Я пытался быть как можно честнее.

— А это сложно — снимать фильм о конце 80-х в сегодняшнем Бухаресте?

— Да, сегодня в Бухаресте очень тяжело снимать. Этот экономический бум привел к появлению в двадцать раз большего количества машин, чем было в 1970-е. В Бухаресте кругом пробки. Просто невозможно снимать на улицах. К тому же всё очень дорого. Повсюду кондиционеры, потому что у людей есть деньги. Спутниковые антенны, куча рекламы — везде, куда ни посмотришь, — реклама. Много иллюминации. А в конце 1980-х, насколько я помню, царил полный мрак. Вот поэтому я пытался сделать в фильме так, чтобы, когда на улице ночь, было темно. Я расставлял свет, вовсе не для того как-то по-особому чтобы выделить лицо персонажа. Нет. Просто в реальной жизни, когда на дворе ночь, кругом темно. Я старался даже экстерьеры снимать в Бухаресте, нашего бюджета просто не хватало, чтобы попытаться снимать где-то еще. Я не люблю, когда действие в фильмах небольших стран всегда происходит в столицах. Это глупо. Много по-настоящему интересного происходит как раз за пределами столицы. Я скорее поклонник небольших историй из скромных мест, чем больших историй. Там совсем другая жизнь. Поэтому действие моей истории происходит в моем родном городе Яссы на севере Румынии ближе к границе с бывшим Советским Союзом, и номера на машинах в фильме и названия отелей относятся к моему родному городу. Актеров я тоже взял оттуда, чтобы был нужный акцент. Здесь это не имеет значения, но когда я выпущу фильм в прокат дома, люди поймут, что речь идет о наших местах. Всё было непросто. Это ведь исторический фильм.

— Уже — исторический… А где вы обучались кино?

— Сначала я изучал языки в своем родном городе, некоторое время преподавал, изучал английскую литературу в Румынии, потом переехал в Бухарест, потому что хотел изучать кино. Я начинал учиться в коммунистические времена, когда для меня было невозможно поехать в Бухарест заниматься кино. Времена тогда были странные. Все мы знали, что существует около пяти мест, где можно изучать кинорежиссуру. Мы понимали, что шансов у нас нет. Я занялся кино позднее, когда был уже более зрелым человеком, после того, как поработал журналистом и учителем. А потом сказал себе, что я еще не слишком стар, чтобы снова начать учиться и осуществить свою мечту — стать рассказчиком. Мне нравилось не только писать, но захотелось написанное выразить средствами изображения. Я приехал в Бухарест и закончил учебу в 1998-м. Мне разрешили учиться и работать одновременно. Я работал ассистентом режиссера на иностранных фильмах, снимавшихся в Бухаресте. Когда наблюдал за работой этих людей, я узнал про кино больше практических вещей, чем собственно в институте.

— А вы хорошо умеете обманывать зрителя?

— Я ведь рассказчик, поэтому приходится ловко обращаться со словами. Опыт работы журналистом и работы в рекламе сделали меня профессионалом в обращении со словами. Именно этим я и занимаюсь. И каждый раз, как я начинаю работать или писать, я выстраиваю историю очень четко, подобно сообщению в новостях: кто что сделал, где когда и почему. Тогда получается история. Структура имеет для меня огромное значение.

— Я задал вам этот вопрос о «лжи», потому что вы обманываете зрителя несколько раз…

— Во второй части фильма начинает казаться, что он превратится в драму или мелодраму, что девушка умрет или произойдет что-то плохое. Но не в этом суть моего фильма. Это мне нужно было только для того, чтобы передать внутреннее напряжение, которое, по моему мнению, существует в сознании персонажей. Мне нужно было рассказать историю так, как я ее понимаю. Мне нужно было найти средства, с помощью которых я мог бы заставить персонажей выразить это напряжение.

— Я думаю, что этот фильм абсолютно «советский», я вижу в нем всё то, что видел везде в СССР — те же угрюмые лица, те же отели, те же автомобили, те же разбитые улицы… Кстати, вы не считаете, что сейчас уже можно говорить о своего рода румынской «новой волне»? В прошлом году мы здесь же, в Каннах видели превосходный фильм вашего соотечественника Кристи Пую «Смерть господина Лазареску», фильм Радо Мунтеана «Бумага будет синей»…

— Думаю, это началось в 2001-м, когда мы стали регулярно приезжать в Канны. Первым был фильм Кристи Пую «Товар и деньги», потом, в 2002 году, мой первый фильм «Запад» в «Двухнедельнике», потом еще три или четыре фильма. Так мало-помалу у нас возникло ощущение, что мы составляем некое особое поколение кинематографистов. Мне кажется, хорошо, что мы не разделяем один и тот же подход к режиссуре, мы все разные. Нас объединяет разве что возраст, всем нам скоро 40, мы все добились внешнего признания на фестивалях, что облегчает нам задачу выражать идеи представителей одного поколения. Кроме того, все мы почувствовали, что нам пора сделать фильмы о прошлых коммунистических временах. Но мне кажется, все мы в основном делаем фильмы о нашей молодости, которая как раз пришлась на это время, а не о самом режиме.

— Нам уже дают знак заканчивать, но не могу не заметить, что у вас прекрасные учителя, например, Лючан Пинтилие…

— Он нас не учил. К сожалению. Все мы его уважаем как режиссера, любим все его ранние фильмы 1960-х, когда он еще не был запрещен. Он очень активно работает в последнее время… Я пытался работать с ним, когда был студентом, но это оказалось невозможно, так что я просто восхищался его фильмами издали.

— А вы говорите по-русски, хотя бы чуть-чуть?..

— Конечно, правда, совсем чуть-чуть, я же смотрел передачи из Останкино (выговаривает по-русски) — «Футбольное обозрение»… Но знаю лишь несколько слов по-русски. Около сотни, но в основном связанные с футболом.