Десятый десяток. Проза 2016–2020 - Леонид Генрихович Зорин

тысяч лет продемонстрировал и устойчивость, и даже способность оставить след, не прибегая ни к творческой помощи разных папирусов и аэдов, ни даже к гениальным открытиям. Его возможности мимикрировать, приспособляться и выживать, в воде не тонуть и в огне не гореть, непостижимы и уникальны. К несчастью, люди, при всех этих свойствах, еще и тщеславны, и неразумны. Бывают и себе на уме. Когда опасаются быть забытыми, всегда пускаются в рассуждения о благе будущих поколений. Как они, бедные, уцелеют без наших радений и причитаний?

Сам тоже хорош, ничем не лучше. Тоже кручинюсь о глупых правнуках, которые пропадут ни за грош, не ознакомясь с моими заветами. Такой благодетель и гуманист.

Я рассмеялся.

– Ну наконец-то! Больной оказался не безнадежен.

Он сразу же встал в боевую стойку.

– Ах, так вы меня воспринимаете?

Я успокоил его:

– Нет, нет. Больны вы не тяжелей всех прочих. Возможно, чуть более острый случай. Однако же – ничего смертельного. Но вы разбросаны, вы размашисты. Легко остываете к вашей работе, всегда готовы ей изменить с какой-нибудь очередной догадкой, с новой задумкой, с любым соблазном. Это не дело, милейший Аз, нужно себя держать в руках. Иначе рискуете так и остаться лишь претендентом и соискателем. Вы человек амбициозный, вряд ли вас это удовлетворит. К тому же и времена иные. Прежде наш брат-чернорабочий знал, что границы очерчены строго и мысль-шалунья шалить не смеет. Может насторожить общественность. А ныне господа литераторы, как видите, колотят копытами. Приятно. При этом не худо помнить, возможны всякие повороты, на них при галопе можно и выпасть. И все же есть беда поважней.

Он пробурчал:

– А вы расщедрились. Что там еще?

– А то, что вы бренны. Есть такой древний силлогизм: «Люди – смертны. Кай – человек. Стало быть, смертен, как все остальные». Пусть налетевшая лихоманка напоминает вам, что вы – Кай. Пора внедриться в свои завалы, определить приоритеты, хоть что-то довести до конца.

Аз грустно вздохнул:

– Вы правы, старче. Вы многоопытны и разумны. И ваши годы – ваше богатство. Когда я понял, что дело худо, вдруг выяснилось, что я не готов легко перетечь в иную субстанцию. Это весьма ответственный акт, о нем задуматься надо загодя. И соответственно произвести необходимые телодвижения. Я этого всего не проделал. Теперь смотрю на бумажный хаос и содрогаюсь – мне не по силам справиться с этой макулатурой. Это мне совершенно ясно. Меж тем генеральная репетиция возможной кончины меня убедила, что и бездействовать мне нельзя. Как видите, трындец и тупик.

– Спокойствие, господин Азанчевский, не нужно ни паники, ни покаяния, – я, кажется, впервые почувствовал, что возраст, всегда меня угнетавший, дает какие-то преимущества. Хотя бы право на этот тон. – Ни то ни другое вам не поможет. А помощь вам нужна, это ясно. Требуется вам секретарь. Слово это мужского рода, но секретарь мужеска пола у нас не в обычае – лучше привлечь самоотверженную девицу. Найдется такая?

Он помолчал. Потом заметно повеселел.

– Да. В нашем царскосельском лицее мужчин почти нет. Две пары брюк. Может быть, три. И те – недомерки.

– Жуткое дело.

– Но это так. В джазе играют только девушки.

– Я убежден, что все они смотрят на вас богомольно, – сказал я веско. – В сущности, вам надо лишь выбрать толковое, дельное существо.

– Благодарю за совет. Обдумаю.

16

Когда Азанчевский представил мне девушку, которую, как он изысканно выразился, «завербовал в свои соратники», он удивил меня своим выбором. Я был убежден, что в свою твердыню он не допустит никого, кроме какой-нибудь синечулочницы, смиренной преданной замухрышки.

Но он предпочел позвать на помощь весьма привлекательную особу. Статную, стройную, долгоногую. Со звучным и говорящим именем. Девица называлась Анжелой.

Она и впрямь отнеслась к своей миссии с религиозным энтузиазмом. Азанчевский благодушно посмеивался.

Когда мы оказались вдвоем, он то ли растроганно, то ли смущенно развел руками.

– И смех и грех! Это дитя меня обволакивает прямо-таки материнской заботой. Мало того, ежеминутно возводит этакий культ Азанчевского. По-видимому, ей это приятно.

– А вам?

– Да и мне. Кай – лишь человек. Это щекочет самосознание.

– Мои поздравления. Побронзовейте. Небезопасно, но тешит душу.

– А в общем, спасибо за вашу идею. Я в самом деле у вас в долгу.

– Ну что же, – сказал я благодушно. – Искренне рад, что был услышан, но еще больше, что был полезен. Но будьте бдительны. И не заметите, как трансформируетесь в монумент.

– С какой это прыти? Не так я прост.

Я назидательно усмехнулся:

– Это случается и с мудрецами. Вспомните хотя бы Гюго.

– Ну, мальчик забрался на пьедестал, едва родившись на белый свет. Еще не научившись ходить, уверовал в свое мессианство. И что поразительно, всех вокруг тоже уверил, околдовал. Это почти медицинский случай. История массового гипноза. Внезапно является сверхчеловек.

– А вы никогда себя не ощущали таким юберменшем? Такое случается, когда появляются оруженосцы.

Я сознавал, что наш диалог сейчас скользит по лезвию бритвы. Но почему-то не мог свернуть с этой небезопасной дорожки.

Но он нисколько не рассердился, не оборвал меня, не замкнулся. Сказал с меланхолическим вздохом:

– Кай смертен, стало быть – человек.

И неожиданно добавил:

– Мой дорогой, двадцатый век нас отучил от этих игр. Люди не мне чета ломались. Жизнь устроена крайне жестко – может быть даже – и жестоко. Подстерегает тебя на пике и пробует тебя на излом. Мы полагаем, что эти искусы необходимы, чтоб мы впоследствии приобрели неуязвимость. И с малолетства себя приучаем к сопротивлению и выживанию. Те, кто потверже и, в общем, способны к смертоубийству, те и мужчины, а те, кто подобрей и помягче, те, разумеется, мокрые курицы.

Ненависть – привычное чувство, войны – привычное развлечение. Вот уже столько тысячелетий мы осаждаем бедную Трою, и, одарив ее по-данайски, бодро стираем с лица земли.

Наша способность к подобным подвигам воспринимается как условие цивилизации и прогресса. «В перчатках Аркадию не создашь» и еще множество столь же убийственных, столь же блистательных аргументов.

Аз разошелся – и нерв, и драйв, голос окреп, сам разрумянился. Не то я, все же, его задел, не то разминка перед работой.

– Все правда, – сказал я, – но мы отвлеклись от места и времени. Должен заметить, что, если Анжела столь же старательна, сколь обаятельна, вам повезло.

Аз благосклонно со мной согласился.

– Да, внешностью она удалась. Я рассудил, что так как придется общаться с нею помногу, почасту, то пусть уж будет милое личико, а не усердный мордоворот.

– Разумно. Снова меня порадовали.

Он с подозрением пробурчал:

– Что вы