Десятый десяток. Проза 2016–2020 - Леонид Генрихович Зорин

нашли такого уж мудрого в этом пошловатом трюизме?

Я удивился и спросил:

– Вы это на меня рассердились? Или – на себя самого? Могу объяснить, если вам непонятно. Во-первых, я узнал, что мыслитель может оставаться эстетом. И во-вторых, что его эстетизм отнюдь не изыскан, не высокомерен – внятен, прозрачен, доступен всем. Что утепляет высокий образ.

– Очень вы нынче развеселились, – сказал Азанчевский. – Да, я эстет. Этому очень достойному слову в нашем отечестве не повезло. К нему относятся с недоверием. И ухитряются в нем расслышать нечто обидно аристократическое. Но я не считаю плебейство достоинством.

Я ощутил в этой шутке давнюю и неуходящую грусть. Бог весть почему, но вдруг я почувствовал какую-то безотчетную жалость, мне захотелось его утешить.

– Как бы то ни было, очень рад. Она на вас смотрит нежно и преданно.

Мое наблюдение, безусловно, пришлось Азанчевскому по душе. Он оживился.

– Вы полагаете? В сущности, это вполне естественно. Отечество склонно к патернализму, Анжела – дочь своего отечества. Стало быть, нужен какой-то предмет, который разглядывают на цыпочках. При этом чувствуют удовольствие и те, кто разглядывает, и сам предмет.

17

Встряска, которую он пережил, вряд ли прошла для него бесследно. Что же касается тех отношений, которые меж нами сложились, я скоро понял: они уж не те, что были еще совсем недавно.

Не буду скрывать, я был опечален. В мои суровые зимние годы, казалось бы, такая реакция уже непонятна, но ведь и связь, возникшая между мной, стариком, и человеком его генерации, сама по себе могла удивить.

Я дорожил и этой связью, и тем, что этот неординарный и неприветливый человек испытывает ко мне доверие.

Но вот Азанчевский набрал мой номер, осведомился, здоров ли я, хожу ли на свои променады.

– Да, в те же часы, по тому же маршруту.

– Так может быть, возвращаясь домой, заглянете, не пройдете мимо? Или прикажете к вам явиться?

– Не стоит. Мне проще сделать привал.

– Да, я это знаю. Значит, до встречи.

Все, как бывало. Но нет, не все. На сей раз мне дверь открыла Анжела. Очень учтиво со мной поздоровалась, с милой улыбкой сказала: вас ждут.

Тут же явился и Азанчевский. Анжела сразу же удалилась.

– Похоже, что я ее либо смутил, либо спугнул, – сказал я весело.

Но Азанчевский пожал плечами.

– Все правильно. Она – на работе.

– Сурово. Вы настоящий босс.

– Нормальный, – возразил Азанчевский. – И у меня не забалуешь. Она приходит не лясы точить, а несколько упорядочить хаос. И, так сказать, ввести в берега неуправляемую стихию.

Он неожиданно рассмеялся.

– Кажется, мой экспромт удался.

– Что за экспромт?

– Небольшая сценка. «Азанчевский – работодатель». Или грозней – «Азанчевский – плантатор». Впрочем, не все так беспросветно. Многострадальное дитя нам соорудит кофейку, я вас хочу познакомить поближе.

Девушка произвела на меня очень приятное впечатление. Она хозяйничала за столом мягко, ненавязчиво, сдержанно. Все ее реплики были по делу. Мила, улыбчива, благожелательна.

Я спросил ее, много ли оказалось трудностей, как она с ними справляется.

Немного помедлив, Анжела сказала:

– Больше, чем я предполагала. Мои обязанности заключаются в том, чтобы как-то систематизировать записи Иннокентия Павловича. Меж тем Азанчевский и система – понятия совершенно различные, можно даже сказать – полярные.

Справедливо. Но то, как она легко совместила в одной и той же фразе «Иннокентия Павловича» с «Азанчевским», вдруг заставило меня усомниться в том, что Аз, действительно, строгий шеф.

Я сказал ей:

– Вы бы ему намекнули, что любая система предполагает три составляющие: начало, развитие и конец.

Она улыбнулась и проговорила:

– Думаю, он и сам догадывается. Но Азанчевский всегда повторяет: выдать скупее, вложить пощедрей.

Я обнаружил, что с удовольствием слушаю, как звучит ее голос. Точнее всего было б назвать его уютным – какой-то почти баюкающий, умиротворяющий шелест. Словно в горячий июльский полдень ветер едва ворошит листву. Но это шуршание странным образом совмещалось с определенностью. Все обдумано, понято, решено. Никаких вопросительных, и уж тем более никаких просительных интонаций.

Когда мы остались вдвоем с хозяином, я от души его поздравил.

– Милый мой Аз, да вам повезло. Девушка не только пригожа, она обладает и чувством стиля.

Он согласился:

– Да, ей присуща некая грация самоподачи. При этой стройности и долгоногости запросто могла вымахать стерва. Однако ж. Всевышний был на посту. Я понял, что мы поладим быстро. Я спросил, не ввергают ли ее в ступор объем и необычность работы. Она отрубила: я работящая, усидчивая, договороспособная. Последний эпитет меня восхитил.

Я видел, что он не просто доволен, он был не только рад, но и горд. Очень старается сохранить свою независимую невозмутимость, но это не слишком ему удается. И вдруг почувствовал, как во мне растет неясное раздражение. Не то чтобы я ему позавидовал. Нет, это было нечто иное, не зависть, не ревность, скорее обида – до этого дня я был убежден, что выделен из общего ряда – и вот все в прошлом, еще одна, всегда неожиданная и всегда закономерная потеря.

18

Я понял, что милое создание встало меж мною и Азанчевским. А между тем я привык к нашей близости, возможно, я ее преувеличивал, но мысль о ней согревала душу. Что ж, надо смириться, не в первый раз досадуешь на свою инфантильность.

Но вот однажды раздался звонок.

– Слушаю. Кому я понадобился?

– Азанчевский. И куда же вы делись?

– Такая вот у меня особенность – без приглашения не хожу.

Он благосклонно пророкотал:

– Если вы перешли на язык ультиматумов, считайте, что вы приглашены.

Когда в оговоренный день и час я оказался в его гарсоньерке – так он порою именовал свое обиталище, я обнаружил, что львиное логово превращено в жилье человека. Даже и книги уже не валялись бесформенной кучей, а были расставлены на полках, в строгом порядке, как в библиотеке. Анжела, само собою, присутствовала, на сей раз при моем появлении и не подумала удалиться.

Я почти искренне восхитился:

– Как у вас мило, светло, просторно. И нет привычного ощущения, что накануне здесь бушевали либо Ледовое побоище, либо Куликовская битва.

Аз согласился:

– Да. Это так. Не стану спорить. Присутствующая здесь Анжела внесла в пещеру неандертальца некоторое благообразие с налетом бюргерского приличия. Она полагает, что этот фасад больше соответствует возрасту и статусу хозяина дома. Я мысленно дважды пожал плечами и содрогнулся, но спорить не стал. Во-первых, спорить с ней бесполезно, а во-вторых, почему не доставить ей удовольствие? – заслужила.

– Спорить здесь решительно не о чем. Тут можно только благодарить.

– Ну, вы всегда готовы к консенсусу, – весело сказал Азанчевский. –