Пока Париж спал - Рут Дрюар

– Когда они выпустят нас? – прошептала Мадлен ей на ухо.

В вагоне могло и сидеть только несколько человек, для остальных не хватало места. После долгих часов на ногах голова Сары начала кружиться, а колени – подкашиваться. Вдруг кто-то толкнул ее локтем.

– Ваша очередь сидеть.

Она поняла, что была очередь, только десять человек могли одновременно сидеть. Сара медленно опустилась на пол, аккуратно распрямляя затекшие конечности. Ее грудь была твердой, дотрагиваться до нее было больно, и она воспользовалась возможностью помассировать ее, давая молоку выйти наружу. Молоко для Самюэля. Она изо всех сил зажмурилась, не давая слезам выход, и молча стала молить Господа о том, чтобы кто-то другой сейчас кормил ее сына.

Когда она вновь открыла глаза, то заметила, что Мадлен смотрит на влажные пятна на ее льняной блузке. Их можно было разглядеть в тусклом свете вагона без окон.

– Мне так жаль. – Голос Мадлен дрожал. – У тебя есть ребенок?

Сара была благодарна за то, что она употребила настоящее время. Это вселяло в нее надежду. Она заговорила медленно, неохотно, каждое слово причиняло ей боль:

– Самюэль. Ему всего один месяц. – Мадлен сжала ее руку. – Я отдала его. Чтобы его спасли.

– Ты поступила правильно. Можешь представить себе, как бы ты кормила ребенка здесь? Мы сами обезвожены.

– Нужно связаться с моим мужем, Давидом. Он где-то в поезде.

– Мы напишем ему записку, и я попрошу кого-нибудь из мужчин ее передать. – Мадлен помолчала с секунду. – Они ведь не позволят мужчинам и женщинам находиться вместе, правда?

Сара покачала головой, зная, что их разделят.

– Они дают мужчинам другую работу, – продолжила Мадлен. – Их работа труднее. Мы, наверное, отправимся на кухню. Скорее всего, это будет огромный трудовой лагерь, возможно, шахта.

Сара кивнула.

Мадлен достала из нагрудного кармана блокнот и ручку.

– Пиши мелко, чтобы бумажку легко можно было спрятать. Никогда не знаешь, что может произойти.

Но они знали. Знали, что их везут в какое-то страшное место, где с ними будут жестоко обращаться, где они могут умереть. Они знали, но все равно цеплялись за надежду.

Сара написала маленькими, аккуратными буквами: Наш сын в безопасности. Я отдала его рабочему железной дороги, французу. Я знаю, он позаботится о нем. Постарайся выжить, чтобы мы смогли его отыскать. Твоя любящая жена. Никаких имен. Так было безопаснее. Она свернула записку и положила в карман брюк до тех пор, пока не найдет мужчину, которому можно довериться.

В вагоне стало тихо, стоны, плач и бессмысленные вопросы утихли. С пересохшими ртами и пустыми животами заключенные начали засыпать. Мадлен и Сара прижались друг к другу. К ним, стуча зубами, приблизилась молодая девушка. Ничего не спрашивая, Мадлен вытянула руку и притянула ее к ним.

– Как тебя зовут?

– Сесиль, – прошептала девочка.

– Где твоя мама?

– Ее забрали в прошлом году.

Сердце Сары сжалось при виде осиротевшего ребенка. Она сжала руку Сесиль.

– Мы позаботимся о тебе.

Каждый раз, когда поезд останавливался, они кричали и просили воду, но это было бесполезно. Наконец на второй день им дали теплой воды, и они услышали голоса, говорили на польском. Когда поезд снова тронулся, они стали смотреть сквозь дыры в досках на плоский, унылый пейзаж.

На третью ночь поезд остановился. Зажглись ослепившие их прожекторы. Собаки рычали, обнажая свои острые зубы и натягивая поводки, пытаясь добраться до заключенных. Эсэсовцы держали в руках дубинки и кнуты, среди них даже были женщины, в длинных черных плащах с капюшонами и высоких черных кожаных сапогах.

– Мужчины налево! Женщины направо!

Сара крепко зажала в ладони свою записку, выискивая, кому ее передать. Она выбрала ближайшего к ней мужчину и засунула ее в его кулак.

– Прошу, передайте это Давиду Лаффитту.

– Шеренги по пять человек! Живо!

Дубинка опустилась на голову женщины, стоявшей рядом с Сарой. Сара машинально потянулась к ней и успела поймать, прежде чем та упала на землю.

Изможденные, парализованные страхом и окоченевшие после трех дней в тесном вагоне, они двинулись вперед шеренгами по пять человек, один за другим. Сара оглядела группу мужчин в поисках Давида, но не увидела его.

– Schnell! Schnell!

Раздался выстрел, и звук упавшего на землю тела эхом отозвался в ушах Сары. Она не могла смотреть. Просто прижалась к Мадлен и Сесиль, их троих теперь объединяло это безумие.

– Эй, а тебе сколько лет?

Мужчина, указывающий палкой на Сесиль, был заключенным, одетым в полосатые брюки и куртку.

– Тринадцать, – ответила она.

– Неправда! Тебе восемнадцать!

– Но мне тринадцать!

– Ты умрешь, если тебе тринадцать. – Понизив голос, он добавил: – Просто скажи, что тебе восемнадцать.

Он пошел дальше вдоль шеренги.

На его место пришел другой заключенный, который крикнул им:

– Вы что, не знали? В 1944 году вы не знали! Зачем вы приехали сюда? Лучше было убить себя, чем приезжать сюда.

Он указал на клубы черного дыма, вздымающиеся к небу, которое само было всего на тон светлее.

– Вот где вы закончите жизнь. В крематории.

Мадлен отвернулась, ее рвало. Вдруг до Сары дошло, что это был за отвратительный запах. Теперь у нее не осталось сомнений. Она поступила правильно, когда отдала сына.

Они приехали в самый настоящий ад.

Аушвиц, ноябрь 1944 года

Только надежда на то, что однажды она найдет своего сына, помогала Саре выжить в Аушвице, хотя без надежных друзей это было бы невозможно.

На третьей неделе, когда они стояли в очереди за водянистым супом на обед, на Сару натолкнулась незнакомая женщина.

– Возьмите это, – прошептала она, засовывая черствый кусок хлеба в руку Саре, – внутри кое-что есть.

Испугавшись, что ее поймают, Сара выскользнула из очереди и стала оглядываться по сторонам, проверяя, смотрит ли кто-то на нее. Только Мадлен, стоявшая позади нее, заметила все, и Сара чувствовала, как взгляд подруги прожигал ей спину, когда она ускользнула. Секреты лучше всего было держать при себе. Они умели выуживать информацию из людей. Жуткие крики часто раздавались в тишине ночи.

По спине Сары пробежали мурашки, когда она наклонилась над кусочком хлеба и увидела торчащий из него клочок бумаги. Не желая терять драгоценную еду, она стала аккуратно посасывать хлеб, пока не смогла достать из него бумагу. Она прищурилась, читая надпись: Любовь всей моей жизни, ты все сделала правильно. Ты храбрая и честная. Выживи. И тогда мы отыщем нашего сына.