Битва у Варяжских столпов - Михаил Серяков

Такова биография человека, которого норманисты пытаются отождествить с летописным Рюриком. Как может убедиться любой непредвзятый читатель, в западных хрониках нет ни малейшего намека не то что на призвание Рорика в Восточную Европу, но даже на осуществление им хоть каких-то контактов с этим регионом. Последнее обстоятельство норманисты решили обойти с помощью Жития святого Анскария: возможно, что Рорик, вместо того чтобы охранять полученный два года назад лен, был среди безымянных данов, напавших на Бирку и впоследствии разграбивших неназванный славянский город, который, возможно, был Новгородом или Ладогой. Единственная зацепка норманистов — схожесть имен и то, что оба персонажа жили в одно и то же время. «Хронологические лакуны гармонично соответствуют годам событий и нахождению Рорика или в Европе, или на Руси, — категорически утверждает С.С. Алексашин. — Не имеется прямых сообщений о походе или назначении Рорика на Русь. Но совокупность косвенных доказательств и взаимозависимость событий друг от друга очевидны и достаточны для идентификации обеих личностей как одного субъекта истории»{532}. Увы, даже с учетом того, что в ПВЛ упомянуты всего лишь две даты, связанные с Рюриком, — его призвание и смерть — полностью гармоничного соответствия не получается, поскольку из западных источников вполне можно сделать вывод, что в год призвания Рюрика Рорик был уже во Фризии. Если же учесть мнение изучавших летопись специалистов о том, что даты в ПВЛ были проставлены впоследствии, в пользу чего свидетельствует и ошибочная датировка похода Аскольда и Дира на Царьград, то даже это совпадение дат вполне может оказаться случайным. Кроме того, Никоновская летопись под 864 г. сообщает об убийстве Рюриком Вадима Храброго и многих иных новгородцев. Под этим годом западные хроники Рорика не упоминают, но с учетом того, что он недавно вернулся в Фризию и, как отмечал в 863 г. Гинкмар, без боя сумел заставить «удалиться из устьев Рейна вторгнувшихся туда норманнов», достаточно маловероятно, чтобы он оставил только что налаженную оборону своего лена и вновь отправился на Восток. Что же касается схожести имен, то еще Г. Ловмянский отметил, что среди датских королей и викингов IX в. мы встречаем четырех различных Годфридов и, по всей видимости, столько же Гаральдов.

В этой трудной ситуации на помощь норманистам, как всегда, пришла археология. Вышеупомянутые три автора очень кстати вручают хромающей на обе ноги теории отождествления новый костыль: «В то же время до самого конца X столетия нет никаких сведений о нападениях викингов на Ладогу. Время набегов и “даней” сменяется длительным периодом взаимовыгодных торговых, политических и культурных связей. К этому времени относится обособленное варяжское кладбище в Ладоге, едва ли не единственный в пределах Древней Руси самостоятельный скандинавский курганный могильник в урочище Плакун… Раскопано около 15 курганов: в 7 или 8 из них содержались погребения по обряду сожжения в ладье (обычай, типичный для дружин викингов и представленный во всех Скандинавских странах, а также за пределами Скандинавии, в местах особой активности норманнских дружин); одно погребение в деревянной камере… Датировка могильника — 850–925 гг. Весьма скромные по составу материалы Плакуна (бусы, ладейные заклепки, обломки гребней, единичные находки оружия) соответствуют представлениям о положении Рюрика и его дружины… Обособленному кладбищу дружины и двора пришлого конунга противостоят в Ладоге 5–7 групп сопок, монументальных насыпей со сложным переплетением славянских, балтских, финских, скандинавских черт погребальной обрядности»{533}. Однако и этот аргумент оказывается не намного сильнее предыдущих. Ничем, кроме настойчивого желания любой ценой доказать скандинавское происхождение Рюрика, нельзя объяснить объявление «весьма скромного» с «единичными находками оружия» могильника «кладбищем дружины и двора пришлого конунга». Даже из изложения самих авторов видно, что никаких объективных археологических данных для подобной однозначной атрибутации нет. Еще меньше оснований считать обнаруженные в захоронениях артефакты принадлежащими ближайшему окружению главы «транснационального торгового сообщества». Выше уже приводилось мнение А. Пауля о том, что данный могильник вполне мог принадлежать и выходцам с Рюгена. Наконец, не все в порядке и с хронологией — другой археолог-норманист К.А. Михайлов отнес само возникновение могильника в урочище Плакун к началу X в.{534}

Настоящей радостью для сторонников гипотезы отождествления стала находка фризского кувшина в кургане № 7 данного могильника с женским трупосожжением в ладье. То, что на сосуде был изображен крест, повлекло за собой предположение, что он использовался для церковных служб, а это, в свою очередь, новое предположение о распространении христианства на Руси во время Рюрика. Клерикальный норманист А.Е. Мусин на основании фрагментов данного сосуда уверенно заявляет: «Таким образом, перед нами древнейшее свидетельство, подтверждающее начало христианизации населения Древней Руси и его знакомства с новой религией, хотя бы в лице скандинавов, несших службу на Руси. Как мы видим, эти археологические свидетельства совершенно синхронны сообщению письменных источников о начале проникновения христианства в этот регион, вне зависимости от того, какое бы отождествление Рюрика здесь не предлагалось. Однако необходимо признать, что в свете предложенного отождествления Рюрика Новгородского и Рорика Ютландского, хотя и не всеми принимаемого, христианские древности Северной Руси в середине IX в. получают принципиально новую интерпретацию, поскольку хорошо согласуются со сведениями жития св. Ансгария»{535}. Напрашивающийся контраргумент о том, что трупосожжение плохо согласуется с христианской религией автор отводит соображением о том, что погребальный обряд зависит прежде всего от его участников. В связи с этим стоит вспомнить Ольгу, которая, будучи христианкой, просила своего сына-язычника не погребать ее по языческому обряду. Однако если взглянуть на карту распространения фризской керамики (см. рис. 11), то мы увидим, что подобные сосуды были обнаружены не только в скандинавских языческих землях, но и у западных славян, которые всеми силами сопротивлялись насильственной христианизации. Следовательно, данный сосуд да еще несколько гребней свидетельствуют лишь о прямых либо опосредованных экономических связях с Фризией, в чем, учитывая трансконтинентальный характер шедшей через Ладогу торговли, нет ничего удивительного. Если переводить вопрос в археологическую плоскость, то фризскому сосуду может быть противопоставлена гораздо более многочисленная западнославянская керамика. Намертво замкнутая на собственные аксиомы логика норманистов работает примерно по следующему принципу: «Рюрик был скандинавом — следовательно, у скандинавского конунга должна была быть скандинавская дружина — следовательно, могильник в урочище Плакун является скандинавским — следовательно, захороненные в нем люди являются дружинниками конунга — следовательно, археологические данные доказывают, что Рюрик был скандинав».

Однако сторонники тождества обеих персонажей сталкиваются еще с целым рядом трудностей. ПВЛ совершенно четко отмечает, что пришедшие на восток три брата «пояша по собе всю Русь». Сделать так, чтобы сидевший во Фрисландии датский конунг оказался тесно связан со шведами-руотси, гребущими вдоль финских хладных скал, было трудной задачей, но норманисты с успехом справились и с ней. В очередной раз прибегнув к излюбленной норманистской волшебной палочке, Ф. Крузе даже не предположил, а директивно постановил, что упомянутые в Вертинских анналах под 839 г. послы-свеоны хакана росов должны были возвращаться к себе через фрисландские владения Рорика{536}. Однако что сделал Людовик с этими посолами, в которых он заподозрил шпионов, совершенно неизвестно. Он мог их казнить, оставить в тюрьме, отправить обратно византийскому императору или отпустить — в источниках об этом ничего не говорится. Еще более дискуссионным является вопрос локализации Русского каганата. Поскольку сам титул указывает на хазарское влияние, различные исследователи видят его столицу обычно в Ладоге или Киеве, но никак не в Швеции, где нет ни единого намека на то, чтобы кто-либо из правителей носил подобный титул. Даже если допустить, что шведы решили не возвращаться к своему правителю, а отправиться на родину, они вполне могли попасть туда через Данию, и никакой необходимости заезжать к фризам у них не было. Еще проще решил эту дилемму Н.Т. Беляев, отождествивший Рустрингию с Русью. Насколько мне известно, эту версию не поддержал ни один из лингвистов даже из числа норманистов.