Шрам - Марина и Сергей Дяченко

«Давно это у вас, Солль?» — «Я над этим не властен».

Перед глазами у неё уже мелькали ступеньки винтовой лестницы; сама не зная зачем, она бежала к выходу, а в ушах у неё повторялось и повторялось усталое: «Я над этим не властен… Не властен… Не властен…»

Над площадью взвился фейерверк — официальное празднование Премноголикования началось.

Смеркалось, но улицы оставались освещёнными, как днём — во всех руках горели факелы, и целые гроздья фонарей и светильников превращали город в один сплошной веселящийся трактир. Над площадью бесновался фейерверк, а под рассыпающимися огнями без устали являли искусство бродячие жонглёры и акробаты — самая большая и преуспевающая труппа захватила в качестве подмостков опустевший эшафот, и конкуренты могли только завистливо вздыхать, потому что дурацкий колпак, которым ежеминутно обносили толпу, с каждым разом оказывался всё полнее и звонче.

На всех перекрёстках стояли бочки с вином, и пьяные собаки, нахлебавшиеся из растекающихся по мостовой розовых ручейков, пошатываясь, заползали в подворотни. Над городом стояла нестройная, резкая, зато развесёлая музыка — кто только был горазд, играл на чём попало, в ход шли пастушьи дудочки и винные бутылки, деревянные тёрки и детские трещотки, и из немузыкального шума то и дело выныривала пронзительная мелодия какой-то приблудившейся скрипки… Вереницы людей, взявшись за руки, приплясывая и хохоча, носились цепочкой из переулка в переулок — и бывало, что голова людской цепочки уже сворачивала с улицы, на которую только выбирался хвост невообразимо длинной вереницы.

Безумие собственной затеи Тория поняла сразу же — разыскивать в танцующем городе одного, пусть даже очень видного человека, было бессмысленным занятием, достойным глупца. Солля либо затоптали там же, на площади, либо он сам давно уже пьёт и пляшет вместе со всеми; если же с ним действительно случилось несчастье и он нуждается в помощи — почему она сразу же не обратилась к отцу, зачем кинулась, сломя голову, в этот хмельной праздничный котёл?

Как следует выругав себя, Тория неохотно повернула обратно — но в этот момент на улицу перед ней выскочила откуда-то приплясывающая вереница. Остановившись, Тория смотрела, как в свете факелов и фонарей сливаются в одно хохочущее лицо лица всех, кто, в бешеной пляске схватившись за руки, проносился перед ней из переулка в переулок; последним в цепочке был молодой, счастливый парень в белой рубахе, и цепкая рука его схватила Торию за запястье:

— С нами, сестричка! Потанцуем, эх!

И улица понеслась ей навстречу.

Едва успевая бежать, спотыкаясь и пытаясь вырваться, Тория летела в хвосте пляшущей цепочки, и вот уже кто-то ещё прицепился сзади, сдавив её ладонь потными пальцами; в страхе упасть и быть растоптанной, Тория пыталась уловить движения партнёров, не пропустить резкого поворота, не налететь на стену. В какой-то момент цепочка порвалась, на Торию едва не упали бегущие сзади — но она ловко вывернулась и, оставив за спиной по прежнему хохочущую человеческую свалку, ринулась прочь.

Сердце её бешено стучало, грудь ходила ходуном, но воздуха всё равно не хватало; волосы выбились из гладкой причёски, а тонконосые башмачки оказались затоптанными, грязными, как мостовая. Придерживаясь рукой за стену, Тория вздрогнула, увидев неподвижно лежащего под этой стеной человека. Преодолевая страх, подошла, заглянула в лицо — пьяница мирно спал, он был брюнет с пышными усами, и в такт молодецкому сопению чёрные пышные волоски в носу то втягивались вовнутрь, то выглядывали наружу.

Тория отшатнулась и побрела прочь. Какой-то юнец попытался засунуть ей прямо в рот предварительно обслюнённую карамельку — Тория так взглянула на него, что бедняга вынужден был сглотнуть конфетку сам. По широкой улице взад-вперёд носились всадники, и Тория с усталым возмущением подумала об убийственных лошадиных копытах и хмельных, потерявших осторожность пешеходах.

Вот один из них рухнул прямо посреди улицы — Тория похолодела, потому что неистовые всадники возвращались.

— Берегись! — начальственно крикнул кто-то, подкованные копыта ударили в камни возле самой головы лежащего — но благородные животные, явно превосходившие мудростью оседлавших их людей, ухитрились не наступить на пьяницу, и кавалькада унеслась дальше.

Человек на камнях не двинулся. Тория преодолела страх и отвращение — и подошла.

Лежащий был необыкновенно высок и широк в плечах. Светлые волосы слиплись на затылке в чёрной засохшей крови — видимо, падение оказалось не первым.

Чувствуя, как бьётся сердце, Тория присела рядом на корточки и заглянула в лежащее на мостовой лицо:

— Солль…

Он не отвечал. Лицо его походило на серую пыльную маску, прорезанную бороздками слёз.

— Солль, — сказала она в испуге, — здесь нельзя… оставаться… вас затопчут, слышите?!

Мимо неслась очередная танцующая вереница — чья-то нога в тяжёлом башмаке, оступившись, угодила лежащему Эгерту по спине. Он не вздрогнул.

Тория схватила его за плечи:

— Эгерт… Очнитесь! А ну очнитесь немедленно!

В конце улицы застучали копыта; тащить Солля оказалось делом невозможным — слишком он был высок и тяжёл. Тогда, стиснув зубы, она перевернула его на спину, потом снова на живот, потом снова на спину. Она катила его, как лесоруб катит бревно; голова со светлыми слипшимися волосами безвольно болталась.

Всадники проскакали по месту, где только что лежал Эгерт, и копыта высекали на камнях весёлые искры; Тория ощутила порыв ветра, пахнущего вином и дымом. Она привалила Солля к стене — глаза его были открыты, но бессмысленный взгляд устремлён был сквозь склонившуюся над ним девушку. Тория испугалась — никогда прежде она не видела у людей такого странного взгляда.

— Солль, — сказала она в отчаянии, — пожалуйста… Вы меня слышите?

В мутных неподвижных глазах не отразилось ни тени мысли.

Борясь с испугом, Тория попробовала рассердиться:

— Ах, так?! Ну почему я, скажите, обязана возиться с каждой пьяной тварью?

Она наклонилась над его лицом, пытаясь и желая уловить густой винный запах. Запаха не было, да и Тория не была настолько наивна, чтобы не понимать, что Солль на самом деле трезв.

Тогда она растерялась. Самым естественным представлялось ей бежать к отцу за помощью, и она уже сделала несколько шагов — однако вернулась. Что-то совершенно определённо подсказывало ей, что оставить сейчас Эгерта означает убить его. Отец не успеет, безжизненного Солля поглотит сутолока праздника, и только утром городские служители притащат к университету его изуродованное тело…

Изо всех сил стиснув зубы, она прижала пальцы к Эгертовым вискам. Кожа была тёплой, и под ней в такт биению сердца подёргивались жилки — Солль был, по крайней мере, жив. Тория перевела дыхание и методично, как учил её отец, принялась разминать и массировать Соллевы шею и затылок; неподвижный взгляд пугал её, и дрожащим голосом она принялась приговаривать: