Главная тайна горлана-главаря. Книга 4. Сошедший сам - Эдуард Филатьев

«Агранов стал постоянным посетителем лефовских собраний и дома в Гендриковом. Собрания же в Гендриковом иногда затягивались до четырёх утра, и Агранов великодушно брал с собой кого-нибудь из участников в автомобиль, чтобы по пути подвезти. А появлялся он на собраниях с молоденькой и смазливой женщиной, поговаривали, будто до этого она была женой одного из подследственных Якова Сауловича…»

Об Агранове – Валентин Скорятин:

«Думал ли Маяковский, числя его в своём ближайшем окружении и вполне доверяя ему (иначе бы раз и навсегда перестал с ним общаться), мог ли он догадываться о том, какая опасность таилась в этом человеке, мог ли допустить, что всё говорившееся за столом, среди своих, возможно, уже сегодня или завтра осядет документом в сейфах ОГПУ?»

На вопрос Скорятина дала ответ Анна Ахматова (её слова приведены в «Записках об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской). Когда однажды разговор зашёл о Бриках, и Лидия Корнеевна сказала: «Очень плохо представляю себе там среди них Маяковского», Ахматова резко заметила:

«И напрасно… Литература была отменена, оставлен был один салон Бриков, где писатели встречались с чекистами. И вы, не одни вы, неправильно делаете, что в своих представлениях отрываете Маяковского от Бриков. Это был его дом, его любовь, его дружба, ему там всё нравилось… Он так же, как они, бывал и тёмен, и двуязычен, и неискренен…»

Об отношении Бриков и Маяковского к «милому Янечке» – Аркадий Ваксберг:

«Дружба всей семьи с Аграновым была на виду, и многие современники, в том числе и те, кто был близок к дому, не сомневались в характере его отношений с Лилей. Скрывать свои любовные связи Лиля всегда считала делом ханжеским и никчёмным. Кого хотела, того и выбирала для любовных утех и не видела надобности в этом оправдываться перед современниками и потомками. Но как раз этот альянс, пусть даже и не любовный, имела основания скрывать. Возможно, по просьбе Агранова, вызванной причина ми сугубо делового порядка. Но, возможно, и потому, что понимала, насколько и чем фигура Агранова выделяется из общего ряда её обожателей и друзей».

Вслед за Аграновым в доме на Гендриковом вскоре появились и другие чекисты.

Пришла пора расплачиваться за четырёхкомнатную квартиру, которую «семье» предоставило ОГПУ (и фактически являвшейся служебной квартирой), расплачиваться за возможность беспрепятственно декламировать свои стихи и читать «лекции», разъезжая по городам и весям, а также расплачиваться за возможность ездить за рубеж. Так квартира в Гендриковом переулке превратилась в…

Художник Елизавета Андреевна Лавинская, жена скульптора и художника Антона Михайловича Лавинского, вместе с которым входила в ЛЕФ, в воспоминаниях написала:

«На лефовских "вторниках" стали появляться всё новые люди: Агранов с женой, Волович, ещё несколько элегантных юношей неопределённых профессий. На собраниях они молчали, но понимающе слушали, умели подходить к ручкам дам и вести с ними светскую беседу. Понятно было одно: выкопала их Лиля Юрьевна».

Вот, стало быть, какой «чай» разливала на лефовских собраниях Лили Брик.

Лавинская продолжает:

«У Агранова была машина, и он почему-то предложил Антону и мне довозить нас до дома. Мы согласились. В дороге разговаривали всегда о Маяковском, о его новых вещах. Тут я узнала отношение Агранова к Маяковскому. Владимир Владимирович также, видимо, хорошо относился к Агранову, во всяком случае, как к своему, как к лефовскому товарищу, называл его ласкательно "Аграныч"».

Агранов действительно был для Маяковского «своим», так как оба они были гепеушниками. А «элегантные юноши» в штатском и гимнастёрках, якобы влюблённые в литературу и ставшие «лефовскими товарищами», являлись сослуживцами Якова Агранова.

Художник-лефовка Елена Владимировна Семёнова писала:

«Группировка превращалась в замкнутый домашний салон».

Борис Пастернак, человек по воспитанию весьма тактичный, давно из осторожности освоил язык полунамёков, поэтому и выразился чуть точнее, сказав впоследствии драматургу Александру Константиновичу Гладкову:

«Квартира Бриков была, в сущности, отделением московской милиции».

Назвать ведомство Агранова его настоящим именем Пастернак явно не решился.

Валентин Скорятин:

«Воистину: Леф словно бы срастался с ОГПУ, становился как бы его ответвлением в литературной среде. И только романтикой, овевавшей в те годы (да и куда позже!) бойцов "невидимого фронта", этот факт не объяснить».

Завсегдатаем лефовских «вторников» был названный Лавинской Захар Ильич Волович (он же Владимир Борисович Янович, он же Виленский). Впрочем, вскоре он стал работать в резидентуре ОГПУ в Париже, так что у Бриков ему доводилось появлялся не очень часто.

Среди «активистов» ЛЕФа был и другой соратник Агранова, которого Аркадий Ваксберг представил так:

«Наиболее видным из них был Михаил Сергеевич Горб (его подлинное имя: Моисей Савельевич Розман), в то время заместитель начальника Иностранного отдела ОГПУ, руководившей работой советской резидентуры во Франции. С 1921-го по самый конец 1926 года он, пребывая в глубоком подполье, возглавлял сеть лубянских агентов, обосновавшихся в Германии, жил по подложным документам в Берлине и почти наверняка встречался там и с Лилей, и с Осипом и с Маяковским.

Появление Горба в Гендриковом и лёгкое вхождение в привычный круг друзей дома, несомненно, как раз тем и объяснялось, что отношения с хозяевами "салона" уже имели свою историю, а поездки Лили и Маяковского (всегда порознь!) в Париж представляли теперь для Горба, с учётом его новой служебной ориентации, особо большой интерес».

А вот как охарактеризовал Михаила Горба (в книге «ГПУ. Записки чекиста») тогдашний резидент ОГПУ в Персии Георгий Сергеевич Агабеков:

«Тщедушный физически и морально, он никакой ценности не представляет и держится лишь на беспрекословном выполнении приказов начальства».

Но даже у Аркадия Ваксберга, казалось бы, вплотную подошедшего к разгадке главной тайны «горлана-главаря» и называвшего ЛЕФ «филиалом ГПУ», рука так и не поднялась, чтобы написать, что Лили Брик и Маяковский служили в ОГПУ, и что в Гендриковом переулке собирались их сослуживцы. Ваксберг чистосердечно признался:

«По правде сказать, мне не совсем ясно, почему всю эту публику – столь высокого чекистского уровня и столь большим числом – так тянуло в Гендриков переулок. Неужели – всех до одного – лишь по служебным делам? Для надзора за политическими настроениями вполне хватило бы и одного. Даже (это куда полезней и проще) могли бы обойтись вербовкой какого-либо завсегдатая и с его помощью черпать нужные сведения: ведь в присутствии лубянских шишек даже у слишком говорливых, наверное, отнимался язык.