Сценарий собственных ошибок - Олег Рой

* * *

– Где будем ее хоронить? – насилу выговорила Инна сквозь рыдания.

– С ребятами. Пусть присматривают… – глухо ответил Игорь.

Все, что происходило после того, как он понял, что беда свершилась и исправить больше ничего нельзя, слилось в одну сплошную неразличимую бурую полосу, в которой время от времени проявлялись и исчезали какие-то моменты, объекты, лица. Вот в аэропорту его встречают сотрудники фирмы; на лицах – сочувствие. «Знаю уж, знаю!» – торопливо машет руками Игорь, чтобы не слышать – хотя бы от них не слышать! – что его Алинки больше нет. Вот они с Инной, под гнетом общего несчастья позабыв былую вражду, едут в морг забирать тело дочери. На Инну страшно смотреть – лицо в порезах и ссадинах, смазанных йодом, левая рука в гипсе. Ее прямоугольные очки безнадежно испорчены, и вместо них она надела старые чудовища в черепаховой оправе, которые еще сильней уродуют ее и без того пострадавшее лицо. Но держится стойко. Смерть дочери – такая умопомрачительная боль, по сравнению с которой все физические боли становятся чем-то преходящим и мелочным.

– Ты, наверное, меня ненавидишь, – шепнула Инна, и ручейки слез, вытекая из-под очков, размазали следы йода.

– За что? – равнодушно спросил Игорь. Он действительно не испытывал ненависти к бывшей жене.

– Ну как же… За то, что я не уберегла нашу Алинку. Если бы мы тогда не поехали к Марине, в этот сумасшедший гололед…

– Но ты ведь не могла предвидеть, что все так случится. Ты же ничего не знала. А если бы знала, попыталась бы предотвратить, ведь правда?

Опасливо посмотрев на бывшего мужа, Инна отодвинулась от него.

– Игорь, ты очень изменился.

На эту реплику Игорь не ответил. Не счел нужным. Да, конечно, он очень изменился. Человека очень меняет жизнь в ожидании грядущих несчастий, о которых он точно знает, что они произойдут. И он понимает, почему другим людям, которые двигаются к своему будущему слепо, точно дождевые черви, должно быть тяжело с ним. Но тут уж он ничем помочь не в состоянии. Разве только не дышать на Инну принятым перед поездкой в морг алкоголем. Она, правда, ничего по этому поводу не скажет, да и не имеет уже права предъявлять претензии, но все равно…

Патологоанатом с лицом усталого скептика объяснялся с ним по практическим вопросам, говорил что-то о расценках работы гримировщиков, спрашивал, намерены ли они выставлять тело в зале для прощания или сразу повезут отпевать… Игорь что-то отвечал, что-то записывал, а сам не отрывал взгляда от кисти честного труженика мертвецкого бизнеса. Да, так оно и есть – та самая татуировка в виде солнца, грубая и примитивная, сделанная, должно быть, когда будущий врач еще колобродил со школьными друзьями… В конце концов патологоанатом сунул руку в карман не слишком чистого халата и, кажется, смутился. Игорь мог гордиться тем, что ему удалось смутить того, чья профессия вызывает у большинства граждан смущение одним своим наименованием. Но зачем ему была бы нужна эта гордость?

Потом они с Инной сидели в длинном, крашенном унылой коричневато-желтой краской коридоре, ожидая, пока им вынесут вещи дочери. Стулья здесь были старомодные, точно украденные из провинциального кинотеатра. Инна снова плакала, тихонько промакивая мокрым насквозь платочком покрасневший нос. А Игорь тщетно пытался припомнить, как выглядел виновник ДТП, который при первом просмотре эпизода аварии перебегал дорогу перед машиной? Одет он был как Сашка – посмертный Сашка, в говенный клетчатый пиджак, спортивные штаны и кроссовки. А на лице, повернутом к потенциальному зрителю, блеснули очки, и эта тощая шея, торчащая из ворота, скорее напомнили Генриха Ивановича… Но теперь Игорь знал, что дорогу перебегала женщина. Милиция ее потом нашла. Пожилая, суетливая, глупая, как курица, женщина – у кого язык повернется обвинять ее, что с нее вообще возьмешь? Когда он еще в озерской гостинице пересмотрел этот эпизод, превозмогая мучительную боль, то удостоверился: нет, в самом деле, женщина. Каким образом он мог так ошибиться?

– Гаренковой родственники – вы?

Строгая худосочная дама в зеленом халате передала Игорю пакет с вещами Алины. Он открыл его – и в ужасе отшвырнул от себя.

– Что это? Не может быть… Что это вы мне суете?

Содержимое пакета он видел всего лишь несколько секунд, но ошибиться не мог. Потертый пиджак в мелкую клетку, штаны от спортивного костюма с лампасами, рваные мужские кроссовки… А особенно – запах. Запах свежевскопанной земли, обнажившейся из-под снега прошлогодней падали, запах того, что давно уже умерло, но все еще продолжает настойчиво тиранить обоняние живых.

– Это не ваше? Извините, пожалуйста. Произошла ошибка… Я сейчас.

Тетка в зеленом халате поспешно забрала пакет, к которому Игорь больше не прикоснулся даже кончиком пальца, и через минуту вынесла другой, где лежали вещи девочки.

Его дорогой, его единственной, его – теперь уже – незабвенной девочки.

* * *

Белое платье. Молочно-белое, снежно-белое, белое, как лист бумаги, на котором не написано ни единого слова. И никогда уже не будет написано… Девушек, умерших до замужества, принято хоронить в подвенечном наряде. Обычно белое платье невесты означает начало – начало жизни, в которой будет муж, будут дети, будет продолжение рода, будет сама жизнь. Для Алины оно означает конец – конец всем надеждам родителей. То, что должно было стать плюсом, превратилось в минус, прочерк, черту между двумя датами – рождения и смерти. Такое маленькое, до трогательности маленькое расстояние. И от этого сами собой текут слезы…

Игорь сам не понимал, как он это перенес. Все та же церковь, все то же кладбище – в третий раз, меньше, чем за год… Теперь все четыре места заполнены: Володя и Алина вместе присоединились к тем, кто ушел раньше их. В церкви Игоря шатало, и Инна время от времени вынуждена была его поддерживать, а иногда даже восстанавливала равновесие бывшего мужа недоброжелательным толчком в бок. Несмотря на то что делала она это не от большой доброты, а во имя соблюдения внешней пристойности, Игорь был ей благодарен: не хватало еще свалиться во время отпевания прямо на дочь, в ее гроб! На неузнаваемую Алинку он старался не смотреть, чтобы сохранить в памяти ее прижизненный образ. Но милое личико – то смеющееся, то огорченное, то задумчивое, то восторженное – ускользало, расплывалось в бледное, лишенное человеческих черт пятно. И наоборот, с убийственной настойчивостью ударяло в глаза белое платье – вызывающе красивое, изумительно подчеркивающее Алинину стройную так рано развившуюся фигурку. Когда оно скрылось под крышкой гроба, Игорю на секунду полегчало. Однако сразу за тем он испытал дикий приступ тоски от того, что никогда больше не увидит это чудо, которое так ненадолго озарило его счастьем отцовства – и едва не ринулся срывать крышку голыми руками.

Поздно… Бессмысленно… Ничего больше не изменить…

Да и раньше невозможно было что-либо изменить…

Поминки устроили в загородном доме; Игорь с неприязнью смотрел на бывшее свое обиталище. В ожидании, пока позовут к столу, люди сновали по комнатам, выходили и снова появлялись. Иннины новые коллеги, Алинины одноклассники, родители одноклассников, какие-то нарисовавшиеся после развода знакомые – Игорь и половины их не знал. Его внимание привлек высокий широкоплечий блондин лет тридцати с длинными, собранными резинкой на затылке волосами. Он ни с кем не разговаривал, держался особняком. Правда, к скорбящему отцу все-таки подошел: