Сценарий собственных ошибок - Олег Рой

Сначала у Игоря никак не получалось достать диск из коробки, и он уже испугался, что сломает его неловкими пальцами. Потом вдруг выяснилось, что он забыл, как обращаться с пультом. Словно что-то внутри его – или все-таки вне? – препятствовало просмотру… Что это значит? Неужели предостережение: «Не смотри!»? Вот еще глупости! Не умрет же он раньше времени от взгляда на экран?

Но вот все трудности преодолены. Снова название «Игорь Гаренков», снова крик рожающей женщины… Игорь поспешно прокрутил все, что уже просмотрел ранее. Он просто не мог и не хотел погружаться заново в мутные воды, способные, он знал, накрыть его с головой и затянуть в прошлое. Не надо! Все, что с ним было, уже прошло. Со смертью Алины оно потеряло ценность.

Игорь боялся, что повторится случай эпизода аварии: перед событиями, принадлежащими будущему, возникнут помехи, диск начнет сбоить… Но нет, напротив, перед самым концом фильм обрел такую кристальную ясность, будто режиссер открыл в себе дыхание гения. То была ясность заснеженного солнечного дня на кладбище. Из сугробов торчали гранитные и мраморные памятники. Лица покойных, выступающие на медальонах из-под снеговых шапок, приобрели какое-то необыкновенно светлое и восторженное выражение. Как будто истинная реальность, встреченная ими на том свете, превзошла самые смелые надежды.

Игорь узнал знакомый участок на четыре могилы. На всех четверых теперь стояли памятники, крайний справа – Алинин, с его самой любимой дочкиной фотографией. И эта черная, скрюченная на снегу, точно обгорелая спичка, фигура была ему болезненно знакома… И опустошенная бутылка водки, которая валялась рядом в снегу… Но даже если бы подвело узнавание, он обо всем узнал бы из разговора скопившихся на участке могильщиков:

– Как же это он, бедолага?

– А как? Дело известное: напился, значит, и замерз… Водка – она ведь штука подлючая: как выпьешь, тепло становится, вот и думаешь, что кругом тепло. А того не замечаешь, что тепло свое человечье отдаешь зиме… Мороз-то сегодня ого-го ночью был. Самый крещенский, под тридцать градусов.

– Да я не о том. С чего это он запил – да еще на могилке?

– А ты не знаешь, что ли? Три раза он к нам наведывался – родню хоронил. От такого не то что запьешь, а знаешь ли…

– Ну, хватит хрен молоть! Давай: раз-два – взяли!

Могильщики подхватили скрюченный, так и не распрямившийся труп за плечи и за ноги. Камера приблизилась к лицу Игоря. За исключением заиндевевших бровей и щетины, в нем не было ничего, указывающего на необратимость того, что свершилось. Лицо было спокойное, разгладившееся, словно спящее. На нем не осталось отметин, которые свидетельствовали бы о страданиях, и пока еще живой, сидящий перед телевизором Игорь заторможенно констатировал, что, наверное, это не самый плохой выход. Можно считать, что смерть поступила с ним милосердно…

Впервые Игорь задумался об актере, которому выпало сыграть его роль. Насколько это тяжело – прожить в подробностях чужую жизнь, с младых ногтей до самой могилы? Конечно, перевоплощение – часть актерской профессии… И все-таки перевоплощаться в персонажа – пусть даже очень убедительного, но созданного чьей-то фантазией – это, наверное, не то же самое, что проникаться мыслями и чувствами своего реально существующего современника. Которого можно встретить на улице, до которого, при желании, можно дотронуться рукой. Знать все его семейные и внесемейные связи, все его желаньица и тайные грешки, все его устремления и воспоминания. Знать, в числе прочего, когда он умрет… Каково перенести такое?

Где его похоронили, учитывая, что все участки теперь были заняты, Игорь так и не узнал. Сразу после показа его мертвого лица экран снова стал черным. Игорь ждал рваного столбика титров, но они так и не появились. От экрана, ставшего стереотипно-синим, возникло опустошающее, сосущее внутренности чувство.

Как будто он остановил биение своего сердца…

* * *

Вылет самолета Москва – Цюрих состоялся рано утром – так же, как в прошлый раз. Только если в прошлый раз светило летнее солнце, то сейчас лиловели сумерки мартовского утра. В приглушенном освещении салона бизнес-класса пассажиры, большинство которых старались урвать недополученные часы еще по-зимнему вязкого сна, казались неживыми.

«Давно ли, кажется, я вот так же сидел в салоне самолета, который направлялся в Швейцарию, рассматривал пассажиров и рассуждал: есть ли среди этих господ, которые выглядят преуспевающими и благополучными, люди, настолько же несчастные, как я? А ведь если вдуматься, какие у меня тогда были несчастья? Ничего исключительного. Назревающий разрыв с женой? – ну и что, люди разводятся, не такая уж это трагедия. Беспокойство о дочери? – все, буквально все родители беспокоятся о детях, особенно подростках. Смерть друга? – ну да, и это случается во всемирном круговороте событий… Нет, если вдуматься, все это тянет скорее на относительное благополучие. То ли дело сейчас! Да, сейчас я просто чемпион по несчастьям. Все друзья мертвы. Все знакомые шарахаются от меня, как от чумного. Единственная дочь, которая была для меня всем – сердцем моим и печенками, болью моей и спасением, – на кладбище. Там и я вскоре окажусь – рядом с ней.

Да, кстати, в завершение перечня, я наверняка единственный в этом самолете, кто точно знает, какой смертью умрет. В этом – сто пудов! – никто не способен со мной потягаться…»

Во время этого полета Игоря не могло развлечь созерцание облачных гор за иллюминатором. Рассматривать соседей по салону бизнес-класса тоже вскоре стало тошно. Он закрыл глаза, притворяясь спящим, однако знал, что заснуть у него сейчас не получится. Ни за что не получится. Предыдущую ночь он провел в тяжелом полусне, где являлись ему те, кого больше нет, и к чьей теплой загробной компании ему вскоре предстоит присоединиться. Точной даты Сценарист не обозначил, но из контекста эпизода можно догадаться, что дело происходит зимой, на Крещение. Видимо, следующей зимой… Будем надеяться, она окажется очень холодной, так, чтобы все произошло быстро. Смерть от охлаждения – спокойная смерть: просто засыпаешь, перестаешь что-либо чувствовать… Так, по крайней мере, уверяет художественная литература. Ни один покойник, в том числе и замерзший до смерти, пока еще не вернулся с того света, чтобы поделиться предсмертными ощущениями.

«Зачем я это делаю? Для чего эта – последняя – поездка к Сценаристу? Уж не думаю ли я, что он способен что-то изменить – так сказать, переписать сценарий? Нет, увы. Помнится, Генрих говорил, что сценарий жизни сочиняет не он… Каждый из нас является автором своего сценария. Все в этой жизни взаимосвязано, все вытекает одно из другого. И я в полной мере прочувствовал это на своей шкуре. Я потерял дочь, потому что раньше постарался потерять мать. Я умру в одиночестве, потому что бросил друга умирать в одиночестве. Я виноват в том, что поступал не так, как должно, в ситуации, предполагавшей выбор. За свой выбор я и расплачиваюсь – своей жизнью и своей смертью…

Я знаю, более того – на сто, на тысячу процентов уверен, что эта поездка совершенно бессмысленна. Уже слишком поздно. И ничего нельзя изменить. И все-таки… Все-таки я надеюсь».