Обручение на Чертовом мосту - Елена Арсеньева

Ирена опустила голову. Неужели на ее лице все написано такоткровенно?.. Ну да, наверное, написано – недаром же, когда она лишь вошла втеатральную залу, Жюстина Пьеровна руками всплеснула:

– Что с вами? Боже мой, где ваша красота?!

Все остальные крепостные актеры немедленно обернулись кИрене, и она с трудом удержалась, чтобы не вскинуть руки и не загородиться ими.Только потуже стянула ворот рубахи, пытаясь скрыть красные пятна на шее и нагруди. С ужасом вспомнила, что часть спектакля придется играть в открытомплатье. Придется пудриться… и косыночкой шею повязать, à laMarie-Antoinette, это как раз нынче в моде… Ладно хоть подол сорочки пододеждой надежно скрыт, не видны пятна, оставленные нынче ночью, когда Иреналишалась своего девичества… лишалась восторженно, с радостными стонами, которыеиздавала, несмотря на боль и страх, со счастливыми вздохами, опьянев отпоцелуев и ошалев от страсти, которую она испытывала в руках Берсенева. И всевремя не переставала удивляться: как, что же он с ней делает, как же у него такполучается, кто научил его играть на ее теле, как на дивном инструменте,извлекать из него эти сладострастные мелодии?

Ирена отвернулась, чтобы не видеть, как там, за окном,крутит перед Берсеневым широчайшими юбками Людмила Григорьевна Макридина, какиграет обнаженными плечами, отчего крепко подпертые корсетом груди чуть ли невыскакивают из декольте, – а главное, чтобы не видеть, как он скользит по этимгрудям взглядом…

Покосилась в угол комнаты, где стояла низкая, обитаятемно-красным бархатом скамейка на разлапистых ножках. Нынче ночью эта скамейкастала ее брачным ложем. Ирена отдала себя этому человеку так просто, легко, безстраха, словно ей некто вышний шепнул на ухо: ты ему предназначена, а он тебе.И всю ночь она пребывала в этом сладостном заблуждении… пока утро не превратилоее розовые мечтания в жестокое отчаяние.

– Лиза, Настя, пора гримироваться и одеваться. – ЖюстинаПьеровна подбежала к ним. – Довольно глазеть в окно. На кого это вы тамзасмотрелись?

Матреша щипнула Ирену за бок и повернулась к француженке ссамым веселым видом:

– У госпожи Макридиной платье дивно красивое! Как тут незаглядеться?

Жюстина Пьеровна не смогла скрыть любопытства и глянула вокно. И тут же нос ее сморщился.

– Perroquet! Cette dame n’a pas ni la goutte dugoût…[24]– пробормотала она и с опаской покосилась на Ирену: поняла лита?

Ирена снова обернулась к окну. Смотрела, смотрела она наМакридину, но до сих пор не замечала ее туалета. Да и какое имело значение,сочетается ли бархат модного цвета «лавальер» (желтовато-коричневый) с оборкамицвета гортензии и изумрудно-зелеными бантиками? Конечно, не сочетается; к томуже ленточек и бантиков было нашито чрезмерное множество. Кринолин оказалсястоль широк, что затруднительно было представить госпожу Макридину входящей вдвери дома без посторонней помощи (кто-нибудь ее с этими юбками непременнодолжен был пропихнуть), к тому же кринолин отчетливо перекашивало и тянулоназад – видимо, после поездки в карете, которую Людмиле Григорьевневолей-неволей пришлось заложить: не ехать же верхом в платье с кринолином!Ботинки из сатен-тюрка цвета майского жука, черного, с золотым отливом, были,сразу видно, из дорогой и модной обувной лавки, вот только со светлым платьемони никак не сочетались, а белоснежная шляпка пристала бы невинной простушкелет пятнадцати, но не зрелой даме. И этот цвет был вовсе неуместен при платье«лавальер», несмотря на то что мантоньерки – ленты при шляпке – были атласные изавязаны кокетливым пышным бантом. При этом шляпка вообще оказалась неудачногофасона: оборка на затылке, называемая баболеткой, оказалась чрезмерно велика ипадала на плечи, норовя их прикрыть. Людмила же Григорьевна явно хотела, чтобыплечи были выставлены напоказ, поэтому она то и дело суетливо отбрасывалабаболетку. А впрочем, может статься, она делала это, чтобы выставить напоказзолотой эсклаваж, сковывающий ее левую руку.

Модное украшение состояло из двух браслетов (один назапястье, другой у локтя), связанных между собой цепочкой. Более тонкая цепочкатянулась к кольцу. Назывался эсклаваж «Сердечная неволя», и почему-товоспоминание об этом названии ударило Ирену в самое сердце.

Вот он стоит, тот человек, у которого в неволе ее сердце…Каждая его улыбка была острым ножом. И все же сердце рвалось, рвалось к нему –ничего не хотелось в жизни, как прильнуть к его груди.

Да как же можно столь сильно привязаться к человеку, которыйпричинил столько боли, оскорбил так, как и лютый враг не мог бы оскорбить?Чудится, даже на Адольфа Иваныча не держала она столько обиды, как на этого,любимого!

Наконец, понукаемые Жюстиной Пьеровной, Ирена с Матрешейпошли в гримерную. Мимо пробежал Емеля, прижимая к себе щегольской нарядАлексея. Перехватил взгляд Ирены и покачал головой.

– Не нашел, – шепнул чуть слышно. – Ваших с Игнатием вещей ипомину нет. Их Адольф Иваныч велел сжечь. Вот злобник лиходейный, а?!

Ирена кивнула. Не нашел Емеля свидетельства о венчании,которое сделало бы ее полноправной владелицей Лаврентьева. Ну что ж, значит,оно утрачено… Наверное, это известие когда-нибудь огорчит ее, но сейчасоставило совершенно равнодушной. Были другие, куда более весомые поводы дляогорчений!

– Ну что, все готовы? – нетерпеливо воскликнула ЖюстинаПьеровна. – Iren, посмотри, Муромский и Берестов хорошо ли одеты? Правильно лигалстуки повязаны?

Ирена безразлично глянула на двух расфранченных лакеев. Нуда, конечно… Костюмы-то роскошные, а на ногах суконные полусапожки с оловяннымипуговицами, в каких ходит по дому мужская прислуга!

– Ах, ах! – раскудахталась Жюстина Пьеровна. – Немедляпереодеваться! Зрители уже собираются.

Ирена смотрела сквозь щелку тяжелого занавеса. Зала былапочти полна. Адольф Иваныч выглядел как сама предупредительность, мелькал средигостей, указывая, куда садиться, чтобы получше было видно. Людмила Григорьевнасшибала своим кринолином стоящие рядом стулья. Берсенев улыбался чутьутомленной улыбкой, и Ирена раз или два увидела, как он с трудом подавил зевок.

Значит, и ему не удалось сомкнуть глаз. О чем он думал?Жалел ли о том оскорблении, которое нанес Ирене? Или забыл о ней тотчас, кактолько вышел в коридор, забыл – и всецело озаботился хлопотами по устройствупраздника, о той минуте, как будет вскрыт тайник старого барина и барин новыйеще больше разбогатеет?

…Ночью Ирена была так счастлива, что совсем было решиласьоткрыться Берсеневу, рассказать о себе. Начала издалека: