Повседневная жизнь Берлина при Гитлере - Жан Марабини

Тридцатисемилетний Штауфенберг,[243] ставший на войне калекой, доживает свои последние дни на окраине Берлина, подготавливая антигитлеровский заговор вместе со своим братом[244] и Вернером Хефтеном,[245] уже давно занимающимся подпольной деятельностью. Все фельдмаршалы, кроме Кейтеля, настроены против фюрера, но не могут прийти к согласию относительно метода его устранения. Гитлер решил уступить часть своей власти Манштейну[246] и в феврале 1943 года предоставил ему полную свободу действий, благодаря чему немцы смогли взять Харьков. Клюге, участник неудавшегося смоленского заговора, добился от фюрера приказа об отступлении на центральном участке фронта. Однако военачальники никак не соберутся выступить согласованно, произвести «коллективный демарш». Большинство из них (но далеко не все) сходятся на том, что у них есть две общие цели: 1) вбить клин между Россией и Европой; 2) договориться с англичанами, чтобы те перестали бомбить немецкие города, и прежде всего Берлин. Именно в Берлине, в военном министерстве, в отсутствие фюрера и Кейтеля и в тайне от Геббельса, заговорщики готовят покушение, которое запланировано на 20 июля 1944 года. Из Берлина Гёрделер[247] пишет о планах заговора фельдмаршалу Клюге. Однако письмо не придет к адресату. И фон Клюге, и фон Рундштедта гестаповцы практически изолировали от внешних контактов. Но в Берлине, как полагают заговорщики, еще можно действовать, объединяясь вокруг Ольбрихта[248] (победителя Польши и бывшего шефа разведки) и пылкого фон Штауфенберга, потомка графов фон Гкейзенау, близкого друга всех фельдмаршалов, в том числе и влиятельного фон Бока. «Черной капелле» понадобилось два года, чтобы склонить на свою сторону фон Штауфенберга, человека «чрезвычайно одаренного» (Ольбрихт). Зарекомендовав себя блестящим военным в Польше, во Франции, в Африканском корпусе, Штауфенберг затем потерял глаз, правую руку и два пальца левой руки. И этот калека решился перейти к непосредственным действиям в момент, когда многие другие влиятельные лица еще колебались. Гйзевиус написал о нем: «Этот деятельный, холодный и ироничный человек не желал, чтобы Гитлер ввергнул армию в катастрофу». Целлер дополняет эту характеристику: «Он [Штауфенберг] хотел воспользоваться всеобщим потрясением, которое будет вызвано смертью Гктлера, чтобы попытаться обновить само государство».

С этого момента полковник Штауфенберг начинает обсуждать с Ольбрихтом, Беком,[249] Гёрделером, Хасселем,[250] Попицем[251] состав предполагаемого нового правительства. Каждый из генералов хочет обеспечить себе место на будущее. Группы заговорщиков имеются и на Востоке, а не только в Берлине. «Второе сердце» заговора генералов — Париж. Как отмечает в своем дневнике писатель Эрнст Юнгер,[252] в период оккупации Парижа «Отель Мажестик», «Георг V» и многие другие столичные отели и рестораны были излюбленными местами встреч заговорщиков. До поры до времени никто не решался вступить в открытую борьбу с гестапо. Однако с 1943 года Париж и Сен-Жермен-де-Лайе превращаются в подлинный центр заговора, в котором участвуют многие влиятельные лица вермахта. Заговорщики совершают конные прогулки в Булонском лесу и попутно разрабатывают свои планы. А потом обедают в городе вместе со знаменитыми интеллектуалами и, поднимая бокалы, осуждают посла Отто Абеца, Розенберга и Заукеля,[253] выполняющих «специальные задания» партии. Фон Штюльпнагель[254] — душа этой новой активной оппозиции. 31 мая 1944 года он присоединяется к проекту убийства фюрера. 20 июля по его распоряжению будут арестованы все находящиеся в Париже эсэсовцы во главе с генералом Обергом[255] и захвачены все радиопередатчики. После провала путча он узнает, что Клюге так и не присоединился к заговору, получив в последний момент информацию о неудаче покушения. Сам Штюльпнагель будет казнен. Далеко не все берлинские заговорщики имеют прозападную ориентацию. Канарис пока старается держаться в тени, но и за ним ведется негласная слежка. Лебер[256] и фон Хассель — сторонники сближения с русскими. Шелленберг, который когда-то приезжал в качестве дипломата в Москву, даже подумывает о том, чтобы нанести личный визит Сталину, и Штауфенбергу не удается разубедить его в целесообразности этой «трудной миссии». Вицлебен, Бек, Хёпнер, Фельгибель (создатель «Энигмы») и многие другие высшие офицеры сожалеют о том, «что Рузвельту и Черчиллю не хватает ума, чтобы внимательнее относиться к германским проблемам». Этим людям СССР представляется будущим европейским соседом — они пока не видят в нем возможного оккупанта. И сказанное вовсе не означает, что они — хоть в какой-то мере сталинисты. Даже Гудериан приходит в министерство пропаганды, желая уговорить Геббельса, чтобы тот, воспользовавшись всем своим авторитетом, попытался склонить Гитлера «к более разумной позиции». В противном случае, говорит Гудериан, Берлин — за который Геббельс несет ответственность — будет полностью разрушен. Геббельс — самый верный из семи ближайших сподвижников Гитлера. Он презирает «сатрапа» Геринга, «визионера» Гесса, «недалекого поэта» фон Шираха,[257] «путаного теоретика» Розенберга,[258] «молодого буржуа» Шпеера и «маньяка жестокости» Гиммлера. Геббельс, который последним вошел в этот круг, испытывал, как показывают его записки, патологическую ненависть к англичанам, американцам, евреям и большевикам. Долгое время он верил в то, что Гитлер сумеет сам, ни на кого не опираясь, исправить сложившуюся неблагоприятную ситуацию. Гитлер, человек двойственный, не настолько доверял Геббельсу, чтобы позволить последнему хоть в какой-то мере влиять на вопросы германо-советских отношений. Однако Йозеф Геббелье не высказывает Гудериану своего убеждения в том, что «с Гитлером невозможно ничего сделать». Он просто молчит. Но зато и не расскажет — даже Гйтлеру, своему идолу, — о предложении, с которым к нему обратился «изобретатель молниеносной войны». Гудериан избежит участи многих генералов и офицеров, которые будут казнены после 20 июля. И тем не менее позиция, избранная Геббельсом в день его встречи с Гудерианом, незаметно склоняет чашу весов в пользу Гитлера. Перевес совсем незначительный, но с этого момента судьба Германии уже окончательно предопределена.