44 главы о 4 мужчинах - Биби Истон

* * *

Уже забираясь в постель, придавленная грузом потери и отказа, я услышала, как открылась гаражная дверь. Быстро утерев слезы краем простыни, я притворилась, что сплю. Кен зашел в спальню на цыпочках.

Не моргнув глазом, он спросил:

– Что случилось?

– Мммм? – промычала я, потягиваясь. – Ничего? Почему ты спрашиваешь?

– Вся гостиная усыпана мятыми салфетками. Ты что, плакала?

– Может быть.

– Почему?

Было темно, и я не видела Кена, но почувствовала, что матрас рядом со мной слегка прогнулся, а в его голосе была озабоченность.

– Потому что я коза.

– Ты только сейчас это поняла?

«Вау, Кен. Да у тебя все отлично с чувствами, эмпатией и всем таким прочим. Как это я могла считать тебя киборгом?»

– Ну, вообще-то я плакала, потому что это ты козел.

Стрекот цикад.

– Я тебе сказала, что плакала, и все, что ты можешь, это сидеть тут и глядеть на меня? Господи, Кен! Иди, ложись спать! Все равно тебе наплевать, что у меня случилось.

Я почувствовала, что Кен похлопал меня по ноге. Он не стал со мной спорить и предлагать что-то сделать. Он таким способом невербально подтвердил, что я права. Он и вправду хотел пойти спать, и ему было все равно, что случилось.

Обеими ногами и свободной рукой я спихнула его с кровати и указала ему в сторону ванной:

– Иди! Иди, ложись спать, козел!

Силуэт Кена раздраженно воздел руки к небу и пропыхтел:

– Ну что? Что тебе от меня надо? Я спросил, что случилось, а ты назвала меня козлом – дважды. И что я после этого должен делать?

Черт. Надо с этим покончить.

Сев в кровати, я поглядела в темное пятно, где должно было быть лицо Кена, и прорычала:

– Знаешь, что ты можешь сделать, Кен? Как насчет того, что ты никогда не говоришь мне ничего милого, плюешь на мои желания и чувства и не хочешь сделать тату с моим именем вместо этих инициалов, которые высек на своей руке? А? Как насчет того, что ты НЕ сделал никакой такой фигни? А теперь уже слишком поздно!

Силуэт Кена покачнулся, и он тихо ответил на мою вспышку.

– Так ты что, все это всерьез? Ты правда хочешь, чтоб я сделал эту тату?

Да господи боже ты мой!

– Нет. Больше не хочу! Спокойной ночи!

Я повернулась к этой прекрасной тени спиной и зарылась с головой в одеяло, давая понять, что разговор окончен. После всех этих копаний в душе, которые я только что пережила, я не могла поверить, что сорвалась на Кена. Очевидно, принять то, что он не любит меня и я ему не нужна, это одно. А притвориться, что я от этого счастлива, – совсем другое.

21 июня, продолжение

Плотно зажмурив глаза и натянув на уши одеяло, я старалась не слушать, как Кен топал по всему дому. Я слышала, как он без конца открывал на кухне шкафы и ящики, а потом закрывал их. Или это было в кабинете?

Какого черта он там ищет?

Звучало все это так, словно он хотел разбудить мертвых, а не приготовиться ко сну.

Спустя несколько минут Кен снова тяжело протопал в направлении спальни. Я стиснула одеяло и затаила дыхание. Когда шаги остановились в полуметре от кровати, мои закрытые глаза внезапно залило ярким светом.

Фу!

Я повернулась и, щурясь под ослепляющими лучами своей прикроватной лампочки, увидела, что Кен наклоняется ко мне, держа в протянутой руке какой-то длинный предмет.

Инстинктивно я сжалась, ожидая удара. Когда его не последовало, я глянула и, к своему искреннему, глубокому удивлению, обнаружила, что Кен протягивает мне… каллиграфическую ручку.

Я села и уставилась на него, пытаясь прочесть по его лицу, что тут происходит. Но он ничем не выдавал себя. Не говорил. Не выражал эмоций. Он просто стоял, весь такой сексуально взлохмаченный, в рубашке и брюках, и казался усталым, но решительным. Его всегда яркие голубые глаза казались серо-стальными, и они смотрели на меня с вызовом. Когда я дрожащей рукой взялась за ручку, Кен на секунду задержал ее, прежде чем отдать мне. После чего протянул мне следующий предмет – свою правую руку.

Как в рассказе про Харли!

Предлагая мне именно эту ручку и именно эту руку, Кен давал мне понять – совершенно однозначно, – что он прочел мой дневник. И хочет покончить с этими шарадами раз и навсегда. Никогда больше мне не удастся писать обо всем, что вступит в мое шальное сердце, оставлять это ему для прочтения, а потом кокетливо скакать вокруг этой темы, как будто никто из нас не знает, что происходит. Игра закончилась.

Я думала, что, когда этот день наконец наступит, я буду в восторге, но реальность в виде моего вечно упрямого, патологически ригидного мужа, стоящего передо мной и предлагающего сделать ему тату, которую, я точно знала, он делать не хочет, вызвала у меня судорогу в животе.

«Бедный Кен. Что я с тобой сделала?»

Я стала вспоминать, как же мы дошли до такого. Все, что мне удалось вспомнить, это то, что я билась головой об стену, пытаясь заставить его выразить свои чувства ко мне. А Кен годами уворачивался от всех моих тактических заходов, которые я применяла. Так что же изменилось? Все, что я сделала, это сказала, что не надо делать тату.

Господи.

У Кена и правда синдром оппозиционного расстройства.

Почему я раньше не догадалась применить подход от противного? Эта фигня работает без осечек!

Я хотела закрепить этот свой прорыв, заявив ему, что мне больше не надо ни тату, ни комплиментов, ни ласкового прозвища, потому что ему все это не свойственно и я готова смириться с этим. Я хотела доказать, что действительно повзрослела и больше не нуждаюсь в подтверждении того, что я любима и хороша, ни от него, ни от кого другого.

Но я не смогла. Видеть, как этот самый прекрасный мужик предлагает мне то, чего лишал все эти годы – явное постоянное доказательство своей любви, – было выше моих сил.

Весь прогресс, которого мне удалось добиться за время душевных поисков, испарился, как облачко дыма. Разъедающая кислота в моем животе сменилась порхающими мотыльками, а печать на моих злобно сжатых губах сломалась, уступив место тупой улыбке во весь рот. Я просто не могла ее сдерживать.

Я хотела поступить правильно, правда. Но я была так рада наконец получить то, что хочу, что зубами сорвала колпачок с ручки и приступила к работе. Я даже ни разу не взглянула на Кена, боясь, что увижу то, что там и так есть – неодобрение и подчинение.