Змея - Бекс Хоган

– Точно, – говорит ее спутник, замечая направление моего взгляда. – Тут столько же крови, сколько и камней. – Голос его меняется. – Зачем приперлась? – Теперь в его тоне отчаяние, будто мое присутствие причиняет ему боль.

Я открываю рот, не зная, что сказать, но не успеваю проронить ни звука. Что-то движется позади меня. Развернувшись и ожидая опасности, я вижу, как старик, за жизнь которого я перестала бороться, пытается подняться на ноги. Уставившись на свои руки, он через мгновение переводит взгляд на меня.

– Вы живы, – говорю я, радуясь, что ошиблась насчет его дальнейшей судьбы. – Вы ранены?

Но он продолжает пялиться, и меня охватывает ощущение сбывающегося пророчества, отчего волосы встают дыбом.

И тут начинаются крики.

Я оглядываюсь на гавань, откуда идет звук, и мое сердце бешено колотится. Я снова оглядываюсь, но на лицах подошедших нет ни малейшего признака удивления. Они грустны, будто ничего иного и не ожидали.

Понимая, что от них ответов не получу, я поворачиваюсь к поселению и выхватываю нож – уже на бегу. Преодолев скалу, отделяющую бухту от гавани, я вижу людей, выбегающих из таверны, спотыкающихся в спешке и оттого выглядящих еще более испуганными. Приблизившись, я хватаю одного из них за руку и отшатываюсь, видя ужас на его лице.

– Что случилось? – спрашиваю я, обеспокоенная хаосом.

Он таращится на меня так, будто не видит. Безумно тычет пальцем в таверну, разворачивается на пятках и уносится прочь.

Я хмурюсь, не понимая, что могло вызвать подобную реакцию, и решаю выяснить все сама, но, пока пробираюсь между бегущих, до моих ушей доносятся новые крики. Более отдаленные. Идущие оттуда, куда ушли мои друзья. И поскольку я слышу и другие звуки – звон стали и треск пистолетных выстрелов – я забываю про таверну.

Я бегу к городу, и мои мысли теперь только об Олвин и Рэйвн. Хотя постоять за себя они умеют, но ведь сестры никогда не покидали знакомой безопасности гор, а я подтолкнула их к уходу и потому ощущаю свою ответственность за их судьбу.

Чем ближе я к главному поселению, тем сильнее мои страхи. Я понимаю, что есть и другое объяснение моему беспокойству. Я полюбила их. Они – моя семья. Мысль о том, что с ними может что-то произойти, невыносима.

Дорога, вьющаяся вниз по склону, ведет меня из гавани прямиком к поселению, по обеим ее сторонам стоят малиновые деревья с перекрученными стволами, длинные, покрытые узкими листьями ветки грустно колеблются, склоняясь до земли.

Тех, кто, как и я, бежит из гавани, встречает волна людей, бегущих навстречу – спасающихся из поселения. Полная сумятица. Всюду царит страх. Обе толпы сталкиваются, и крики усиливаются. Еще мгновение, и начнется драка. Я прислушиваюсь, пытаясь понять, чего они испугались, но обрывки фраз лишены смысла. Разобрать удается лишь то, что произошло некое вторжение. Я бегу быстрее.

Пробираясь сквозь толпы, наконец добираюсь до поселения и останавливаюсь как вкопанная – отчасти потому, что понятия не имею, куда бежать дальше, отчасти – чтобы осознать, что же я вижу. Повсюду люди, и их можно легко разделить на две категории. Те, кто растерян, и те, кто испуган. Пистолеты стреляют, однако никто не падает на землю, и я не понимаю, что происходит.

Кто-то хватает меня за руку, я разворачиваюсь, готовая защищаться, но это всего лишь Олвин. Я обнимаю ее.

– Я искала тебя, – говорит она, и я слышу в ее голосе облегчение, поскольку удалось справиться с задачей так быстро.

– Что творится? – спрашиваю я, встревоженная ее бледностью.

– Отец Астрид, – объясняет Олвин. Хотя она явно напугана, я замечаю огонь в ее глазах. Она возбуждена. – Он жив.

– И что? – по-прежнему пытаюсь я ухватить суть.

– Он был мертв. Астрид его оплакивала. Но он воскрес. Они все воскресли.

– Кто?

– Мертвецы, Марианна. – В ее взгляде читается изумление. – Мертвецы восстали.

Это невозможно. Я знаю наверняка. И все же я верю Олвин полностью, будто это единственный вывод, который можно сделать. Я снова присматриваюсь к происходящему, и на сей раз убеждаюсь в ее правоте. Люди видят призраков и в страхе палят по ним, пытаясь вернуть их обратно в могилы. Мертвые, с другой стороны, совершенно потрясены, и Они не понимают, как оказались здесь, почему такая реакция.

Олвин дергает меня за рукав:

– Идем. Надо вернуться к остальным.

Я позволяю ей вести меня за руку по улице. Мы пригибаемся и уворачиваемся, избегая столкновения.

– Мойра?

Что-то в голосе привлекает меня, и, хотя было названо не мое имя, я знаю, что обращаются ко мне. Оборачиваюсь в поисках его источника, и выпускаю руку Олвин. Женщина смотрит на меня так, будто привидение – это я. Я делаю шаг ей навстречу и внезапно перестаю замечать окружающее, настолько она мне обезоруживающе знакома.

Женщина всматривается в мое лицо, потом вскрикивает и прижимает ладонь ко рту.

– О, ты – вылитая она!

Я потрясена: мертвые разговаривают.

– Вылитая кто? Мойра? – Кажется, я уже знаю ответ.

– Да. Но ты и на него похожа. Ты их девочка?

Лицо женщины исполнено любви и грусти.

Слезы слишком быстро наворачиваются на глаза.

– Вы знали моих родителей?

Женщина кивает:

– О да. – И улыбается. – Я любила твоего отца всю его жизнь.

Мне вдруг становится понятно, почему она мне так знакома. Я видела этот же нос в зеркале. И брови под тем же углом, что и мои.

– Вы его мать?

– Мать.

– Моя бабушка…

Сияющая улыбка озаряет ее черты, точно такие, как у меня.

Олвин, которая повернулась, чтобы узнать, что меня отвлекло, в растерянности смотрит на нас.

– Марианна?

Бабушка наклоняет голову.

– Марианна, – повторяет она мое имя.

Нет. Я хочу, чтобы она знала правду. Хочу, чтобы она услышала то имя, которое мне дали мои родители.

– Они назвали меня Маирин. Это мое настоящее имя.

Бабушка улыбается мне:

– А я – Бая. Как прекрасно встретиться с тобой!

Олвин, мягко говоря, нервничает при виде того, как я разговариваю с мертвой женщиной, и тянется ко мне.

– Нам пора.

Ясное дело, на здешних улицах опасно, однако, если Олвин думает, будто я вот так брошу самого близкого члена моей семьи из всех, кого я когда-либо встречала, она глубоко заблуждается.

– Идемте с нами?

Олвин вовсе не в восторге оттого, что я пригласила привидение вступить в наши ряды, но мне все равно, и я испытываю огромное облегчение, когда бабушка кивает.