Отягощенные злом. Нет пути назад - Александр Афанасьев

Второй мой козырь – это деньги. Уже понятно: Кордава и понятия не имеет, что мне о них известно. Это сильнейший козырь и отличное объяснение всем моим вопросам и действиям. Зайдем же с него…

– …именно в денежных вопросах я и хочу разобраться. Дело в том, что мы…

Отличное слово, главное, не конкретизировать, и пусть каждый расшифровывает его в меру своей паранойи.

…обнаружили, что денег… несколько меньше, чем мы ожидали. Сами понимаете, ситуация очень… сомнительная. Поэтому я вынужден был действовать неофициально, чтобы денег не стало вдруг… еще меньше. Или чтобы их совсем вдруг… не стало.

– Так Толстой действует сам по себе? – неверящим голосом переспросил Кордава.

– Либо так, либо в компании столь же неблагонадежных личностей. Но он… не оправдал доверия, скажем так. И смею вас заверить: сотрудничество тех, кто поможет мне вывести эту компанию… на чистую воду, не будет забыто…

В следующую секунду произошла катастрофа.

В Москве – дома строят в русском стиле, а это значит, что в доме есть двор и туда выходят двери парадных… в Москве они называются «подъезды». Если парадное выходит прямо на улицу, это признак богатого дома, да и то такое принято в исключительных случаях, обычно парадное выходит в сад и из сада уже есть выезд на дорогу. Здесь же какой-то идиот-модернист или постмодернист… но в любом случае идиот построил дом, в котором парадные выходят прямо на тротуар, как в Британии и некоторых старых городах Европы. А сада здесь не было вовсе, только крохотные газончики с типично московской геранью.

Приметой нового времени было то, что дверь только снаружи из дорогого дерева, а изнутри – из стали, а закрывалась она на кодовый замок. Изнутри кнопка, когда хочешь открыть, нажимаешь, и она издает такой мелодичный звук, после чего можно открывать. Этот звук услышали и я, и Кордава – просто у меня голова была забита совсем другим: я примерял известные части головоломки, пытался понять, какими могут быть отсутствующие детали и как выглядит картина в целом. А вот Кордава сделал из услышанного совсем другие выводы.

Вышла женщина. Из серии… прошу прощения за столь неприкрытый цинизм, «я такая как есть, и это жесть». От тридцати пяти до сорока пяти, примерно с меня ростом, но едва ли не вдвое больше весом. Все это упаковано во французский шелк и тончайший, невесомый газ красного цвета, в левой руке сотовый телефон, по которому дама изволит общаться на ходу, в правой – брелок автомобильной сигнализации, и еще сумочка на руке висит. Полная самоуверенности, неотразимости и наплевательского отношения к окружающему миру, она сделала шаг вперед, не обращая внимания на копошащихся рядом букашек, и даже не поняла, что произошло потом.

Кордава бросился вперед. С недюжинной силой толкнул женщину на меня и проскользнул в закрывающуюся под действием автодоводчика дверь. Стараясь не упасть и не быть погребенным под сотней с лишним килограммов женской привлекательности, я тоскливо подумал: приплыли. Все же мне не удалось его обмануть.

Зато удалось устоять на ногах. Несколько невежливо отстранившись от женщины, я проскочил следом за Кордавой к двери, рванул ручку. Заперто.

– Хам! Негодяй…

Я обернулся, выдернул из кармана пистолет Кордавы:

– Код! Какой код двери?!

Женщина замерла, тупо глядя на пистолет. Господи… он, наверное, через черный ход уже проскочил…

Повернулся к двери, выстрелил в косяк – раз, другой. Дверь-то стальную поставили, а косяки оставили старые, не усилили. Если в стальное полотно стрелять или в язычок замка, или не пробьет, или отрикошетит… в тебя же, так что надо стрелять в косяк. Сорок пятый калибр оглушил прилично, а через долю секунды к грохоту пистолетных выстрелов добавился женский визг почти на ультразвуке…

Изо всех сил рванул дверь – и она поддалась, язычок замка вырвало из искалеченного косяка с корнем. Район мирный, но минут через пять-семь тут полиции будет море. И вся моя маскировка с могендовидом – псу под хвост…

Уже проскочил к двери черного хода, как вдруг понял: слышу шаги. Точнее, топот наверху на лестнице, звуки бегущего человека. Кордава не побежал к черному ходу, он поднимался наверх, бегом!

В тупик!

– Нестор Пантелеймонович! – закричал я со всей силы. – Подождите! Стойте! Подождите, я просто хочу…

Этажей здесь было пять, и лестница – старого образца, с колодцем. А в колодце был лифт, тоже старый. Он не открывает двери сам – надо вызвать кабину, как только она прибудет, самому открыть двери и кабины, и лифта. А если открыть двери кабины… я был уже на втором, когда мимо с шорохом, через зарешеченную шахту лифта пролетело человеческое тело. И грохнулось – как раз на кабину лифта, стоящего на первом этаже…

Взметнулась пыль, и что-то омерзительно хрустнуло. Я стоял на втором, слушал приближающиеся звуки сирены и думал, что доказать, что я не убивал Нестора Пантелеймоновича Кордаву, будет очень и очень сложно. Дадут показания и дама, и половой из ресторана… может, и тот подгулявший купчик. И мотив есть, если хорошо поискать.

Справа открылась дверь.

– Что происходит?!

Я сам не помню, как оказался в квартире этой бабушки – интеллигентки, которой, наверное, просто нечего было делать, которую покинули давно выросшие дети и внуки и которая коротала старость, смотря бесхитростные интермедии, которые перед ней ежедневно разыгрывала жизнь на экране окна.

– Черный ход есть?!

– Вон там… Ноги вытирайте, молодой человек… по паркету же…

Да, для нее я наверняка молодой. А по сути, старый как мир…

Проскочил к черному ходу, загремел по ступенькам, перепрыгивая через три, вырвался в засаженный сиренью дворик. Пробежал мимо каких-то мешков, наверное, оставшихся после ремонта, который делал кто-то из жильцов, да так и не вывезенных, перевалился через кованую чугунную решетку ограды, вывалился в типично московский полупустой проулок. Увидев в одном его конце мерное движение машин, побежал туда, на ходу пряча пистолет. Вспугнутый, как заяц, воем полицейских сирен.

Успеть бы… Опередить…

Вывалился в переулок – аккурат на таксомотор, который затормозил, чтобы меня не сбить. Сам Бог послал.

– Куда, барин…

– Гони на Николаевский… Не обижу…

Достал из кармана десятку, таксист принял, обиженно фыркнул:

– Это называется – не обижу, барин?

Совсем обнаглели. Таксерами в Москве обычно были тамбовцы. Это такая же традиция, как и то, что половые в лучших заведениях – обязательно ярославцы. Видать, неплохо живут, если десятка для них – повод для обиды.

Дал еще две. Шофер повеселел:

– Это другое дело… Домчим в лучшем виде, господин хороший…

Приводя себя в порядок, понял: он же меня за еврея принял! И содрал три шкуры…

Ладно, нет худа без добра. Таксист запомнит еврея, значит, полицейские ориентировки изначально будут с грубейшей ошибкой. И у меня будет немного времени… а потом все это не будет иметь никакого значения…