Гавана - Стивен Хантер

— Мэм, судя по всему, у меня только что уже была изрядная неприятность. На сегодня с меня достаточно.

— Зато маленькие мальчики, с которыми вы водитесь, подумают, что вы крутой из крутых. Хотя вряд ли вас это волнует. И это как раз то, что мне в вас нравится, мистер Суэггер. Ведь вам на самом деле безразлично, что о вас думают, не так ли?

— Честно говоря, мэм, мне это действительно безразлично.

Она открыла кошелек и вынула визитную карточку.

— Прошу вас, не зовите меня «мэм». Я ведь вам не двоюродная бабушка. Меня зовут Джин-Мари Огастин. Я возглавляю местный офис «Трансуорлд эр лайнз», мой муж пилот и часто бывает в отлучке. Но дело не в этом. Это опасный город, мистер Суэггер. Возьмите мою карточку. Если вам понадобится друг, позвоните мне. Я знакома со множеством людей, я могу обратиться к кому угодно, я говорю по-испански, как на родном языке, потому что это действительно мой родной язык. Я смогу помочь вам.

— Спасибо, — ответил он, — но я не собираюсь оставаться здесь надолго.

Женщина рассмеялась.

— Именно это я сказала, когда приехала сюда десять лет назад. Доброй ночи, мистер Суэггер.

— Доброй ночи, миссис Огастин.

— Между прочим, это ваша улица. Именно здесь вам надо жить.

— Моя улица?

— Ну да, смотрите.

Она взмахнула рукой, указывая на фасад углового здания справа, украшенный надписью: Calle Virtudes.

— Каль-е вир-ту-дес, — произнесла она с раскатистым "р": виррр-ту-дес.

— Ну и что?

— Это улица, на которой вам нужно жить. Я в этом уверена.

— Ничего не понимаю.

— В переводе на английский это означает: «улица достоинства».

Она улыбнулась, закрыла дверь, и такси укатило.

— Вы войдете туда. Если окажется, что это он, убейте его. Стреляйте в него много раз. Встаньте над ним и изрешетите пулями. Я отсюда подстрахую вас.

— Э-э... Подать вам какой-нибудь сигнал, Рамон?

— Не нужны нам никакие долбаные сигналы. Вперед, мой друг, пора подстрелить крупную дичь.

Капитан Латавистада, охваченный охотничьим азартом, изменился до неузнаваемости. На лбу у него густо высыпали бисеринки пота, кожа раскраснелась, он весь дрожал от нетерпения. Все это было не из-за того, что он чего-то боялся, ни в коей мере, — напротив, он был совершенно счастлив. Видимо, он готовился полностью перейти в мир насилия, в мир резни, приводившей его в такое ликование, что все остальное переставало для него существовать. Возможно, он и впрямь забыл, кто такой Фрэнки. Ему хотелось лишь одного: настичь добычу и убить ее самым мучительным способом.

— Vamos, amigo![48]— рявкнул он на Фрэнки, который еще ни разу не слышал такого тона от своего нового коллеги, но сейчас признал его за нечто редкое и весьма ценное. Это означало, что Рамон представлял из себя гораздо большее, нежели простой палач, — он был из тех немногочисленных людей, которые любят сражаться.

Фрэнки взглянул на автоматический пистолет «стар», который держал в руке. Ему никогда еще не приходилось пользоваться таким. Но разве они не все почти одинаковые? Направляешь дуло на цель, нажимаешь на спуск, еще, еще и еще раз, и моментально проделываешь в ком угодно множество маленьких дырочек. Именно это он совершил во французском книжном магазине на Таймс-сквер, пользуясь еще более странным оружием, таким, что с ним, наверно, можно было бы охотиться на медведей. Он тоже поддался азарту и чувствовал, как сердце часто и сильно — ба-бах! ба-бах! — колотилось у него в груди, пока он обходил дом, а капитан Латавистада с большим пулеметом шел по тротуару.

Фрэнки зашел за дом, и, слава богу, там не оказалось ни детей, ни собак, ни прислуги. Такое вот дерьмо часто мешает работе. Он проник в патио и, не зная, что делать дальше, на какую-то секунду присел на корточки под широко раскинувшейся пальмой, рядом с которой стояли вычурные садовые стулья из сварного железа, ощущая яркий свет солнца, жару, густой аромат цветов, жужжание насекомых. Перед ним были две двери, затянутые москитной сеткой. Через них можно было попасть в разные части дома. Он пытался решить, куда же ему идти, но тут его лишили права выбирать решение, и он подскочил от неожиданности. По какой-то непонятной причине капитан Латавистада вдруг тоже вступил в дело, и воздух сотрясла оглушительная дробь длинной пулеметной очереди, прогремевшей в глубине дома.

* * *

Кастро гораздо больше нравился вкус докуриваемой сигары, чем только что закуренной: в окурке была настоящая крепость, от которой начинала чуть заметно кружиться голова. Он лежал на спине, голый, и лениво следил за струйкой дыма, медленно поднимавшейся к потолку. Это дым истории вился над ним, отклоняясь то в одну, то в другую сторону, и лишь сильный человек мог заставить его подчиниться себе. Он, Фидель Кастро, обладал необходимой силой. Когда-нибудь он станет знаменитым. Это было видно уже по тому, как другие уважали его, и стремились к его вниманию, и жаждали его власти над собой. Это было видно из того, что, когда он говорил, нужные слова в нужный момент магическим образом приходили ему в голову; он владел толпой и мог превратить ее во что захочет: хоть в злобное чудовище, крушащее все на своем пути, хоть в скорбящую мать. Это было видно из того, как он всегда выигрывал дебаты и мог невероятно быстро превратить любые факты в недостающие аргументы — неоспоримые, несокрушимые, необоримые, как сила самой природы. Это было видно из того, как он умел мгновенно вникать в самую суть вещей, достигать их потаенной сердцевины и за считанные часы полностью усвоить такую сложную систему, как, например, марксизм, обнаружив ее исходные предпосылки и точно увидев все возможности для ее приложения к реальности. Он никогда не встречал никого равного себе, никого, кто мог бы противостоять ему или...

«Матерь Божья, смилуйся над несчастным грешником. Господи Иисусе, воззри на меня, ибо я согрешил. Господи Боже всемогущий, молю Тебя, не дай моим земным дням окончиться здесь и сейчас, хотя я недостоин Твоей милости и...»

Грохот выстрелов, настолько оглушительный, что на миг это парализовало его, стал тем средоточием, вокруг которого вращалась вся вселенная. Ничего другого в мире не существовало. Пока он лежал в оцепенении и молился, к пулеметной дроби присоединился рев яростного убийцы, а вся атмосфера в доме исполнилась жестокости, хаоса и страха. Его страха. Он дрожал и трясся, он хныкал и молился, он чуть не обделался. А потом стало тихо. Он услышал металлический звук щелкающего затвора и чье-то тяжелое дыхание, результат физических усилий. Совсем рядом он ощутил присутствие своего врага, своего потенциального убийцы. А в следующее мгновение стена над его головой взорвалась, обдав его брызгами штукатурки и отколовшимися щепками, которые били, словно струя из мощного брандспойта. Грохот сделался прямо-таки невозможным. И вообще весь мир катастрофически рушился, превращался в пыль вместе со стенами комнаты, которые женщина украсила изображениями Богоматери, фотографиями ее самой, ее мужа и их многочисленных родственников.