Двенадцать цезарей - Мэтью Деннисон

Взглянем на ситуацию еще раз и увидим, что истина в данном случае более сложная и многослойная. Она должна учитывать ревизионизм Флавиев, который утверждает, что Веспасиан захватил трон не по причине личной алчности, а из чувства гражданского долга, чтобы предотвратить беспорядки и серьезную угрозу власти закона и сената. Что можно об этом сказать? Неисправимо суеверный Светоний вводит читателей в заблуждение, связывая этот вопрос со знамениями. По-видимому, как предполагает Тацит, он прислушался к политической демагогии Флавиев.[229] Веспасиан у Светония — это человек, порабощенный верой в сверхъестественное, убежденный в важности знамений и мистических знаков, предсказывающих грядущее величие. Дион Кассий с некоторой долей недоверия (вероятно, слегка подняв бровь) принимает подобное объяснение: «Уже давно знамения и сновидения предвещали Веспасиану верховную власть».[230] Мы научились настороженно относиться к тем, кто демонстрирует невинность при получении блестящих наград или разыгрывает нерасположение к ним. Такое притворство — это условность, необходимое оправдание за успех, которого совсем недавно не сумели добиться другие. Перечень знамений у Светония служит пропагандистским целям — не больше и не меньше. Это касается быка, преклонившего шею перед Веспасианом, и удивительного кипариса, поваленного бурей, но на следующий день вновь стоявшего, а также поворачивающейся по своей воле статуи Юлия Цезаря и видения немощного вольноотпущенника, способного проходить сквозь стены храма. Это отрицание кровавого кошмара периода падения Вителлия и отвратительной неконституционной инаугурации династии реформ, рожденной беззаконием и ненавистью в год появления на свет самого Светония. Данный перечень — лучший способ для приукрашивания периода, когда засчитывались только дела, когда последние республиканские средства для достижения власти уступили место грубой военной силе, когда традиция (несоразмерная угрозе анархии) была истоптана сапогами множества жаждущих убийства, неуправляемых солдат. Он наделял победу Веспасиана свойством неизбежности там, где ее быть не могло: случайности, циничный эгоизм и приспособленчество сыграли такую же роль в становлении Флавиев, как любой мессианский предетерминизм, исповедуемый Веспасианом. Подобно юлианскому происхождению от богини Венеры Прародительницы и весьма выгодному для Нумерия Аттика видению того, как Август восходит на небо, это является предметом мифологии и легенд, которые невозможно проверить или опровергнуть. Что самое важное, знамения снимали с Веспасиана всякую вину: он не отвечал за то, что с ним произошло. Это была крайне удобная риторика, оправдывающая честолюбивые планы. В дополнение к этому Светоний, как мы видели, использовал похожие предзнаменования, чтобы внушить неизбежность падения Вителлия.

Античные источники приводят любые туманные предчувствия, чтобы подчеркнуть законность правления Веспасиана. Археологи в поисках древних амфор по указанию прорицателей, как сообщает Светоний, раскопали в священном месте Тегеи в греческой Аркадии сосуды с портретными изображениями, удивительно напоминающими Веспасиана. Но Светоний и Дион идут еще дальше, обращаясь к мистическим небесным силам. Они описывают, как новоявленный император лечит слепоту слюной и парализованную руку целительным ударом ноги. Это не циничный отчет (мы читаем, например, что это исцеление не произвело впечатления на александрийцев, и более того, оно вызвало у них искреннее отвращение[231]). Но в Древнем Риме те, у кого отсутствовал авторитет, получали выгоду от указаний на божественность. Сам Веспасиан, последовательно непритязательный, мечтает в Греции об удаче для себя и своей семьи, и этому можно верить, независимо от того, догадываемся ли мы о степени этой удачи или нет. Даже если подозревать гиперболу, послужной список принцепса в том виде, как он сохранился, прочно подкрепляет его соответствие верховной власти. Знамения, предполагаем мы, указывали на правильную кандидатуру. Говоря словами Светония, «Державу, поколебленную и безначальную после мятежей и гибели трех императоров, принял наконец и укрепил своей властью род Флавиев». Веспасиан привел в порядок казну, долг которой достигал сорока миллиардов сестерциев, после полутора лет, в течение которых насильственную смерть приняли четыре императора. Принцепс же, пользовавшийся уважением легионов, жестко контролировавший преторианскую гвардию и оптимизировавший членство в сенате, продолжал жить. Измученной гражданской войной империи необходим был верховный правитель, в то время как восстановление Республики осталось мечтой безрассудного меньшинства. Существовала вакансия. Разбросанные по провинциям легионы выбрали на нее Веспасиана. Закаленный солдат с характерным выражением лица, которое описывали как страждущее, не возражал. Все, что было нужно для этого, — стремление к величию и обладание дигнитас, которой дорожили римляне.

Едва ли он был мечтателем, этот приземленный солдатский император, умевший поддерживать воинскую дисциплину и имевший вкус к грубым шуткам. Удивленный гигантским фаллосом встреченного человека высокого роста, он по-ребячески продекламировал строку из Гомера. Он исповедовал деловой подход даже в постели. По словам Светония, «одна женщина клялась, что умирает от любви к нему, и добилась его внимания: он провел с ней ночь и подарил ей четыреста тысяч сестерциев, а на вопрос управителя, по какой статье занести эти деньги, сказал: „За чрезвычайную любовь к Веспасиану“». Он отозвал высокое назначение в армию, когда новый офицер явился благодарить его, благоухая ароматами. Объяснение было коротким: «Уж лучше бы ты вонял чесноком!» Запахи дороги и кухни были предпочтительнее для этого сабинянина, чем все арабские благовония. Он не обращал внимания на преклонный возраст и проводил дни в трудах, начиная с рассвета, когда солнечные лучи еще не касались неба, потому что это был практичный, решительный, привыкший к действиям человек. Он питал надежду на династическое бессмертие, надеялся, что его собственный принципат станет прелюдией к правлению сыновей, и легитимировал подобные нереспубликанские устремления в другой мечте, отраженной в письменных источниках. Однажды Веспасиан увидел во сне, будто в Палатинском дворце стоят весы. На одной их чаше стоял он сам и его взрослые сыновья, Тит и Домициан, а на другой — Клавдий с Нероном. Для римского склада ума значение сна было очевидно: трое Флавиев будут править столько же, сколько последние представители Юлиев-Клавдиев, — двадцать семь лет. Так и произошло с благословения ясновидения. (Иначе Светоний вряд ли удосужился бы упомянуть этот случай.) Веспасиан видел сны, когда это было выгодно для него, поскольку по большей части ему не нужно было фантазировать благодаря присутствию в свите личного астролога, как утверждает Тацит.

Когда-то Веспасиана подтолкнуло на государственную службу только презрение его честолюбивой матери, Веспасии Поллы. Она попрекала его успехом старшего брата Сабина, консула в 47 году, а позже дважды назначавшегося городским префектом Рима. Полла заставила Веспасиана надеть сенаторскую тогу материнской властью и решимостью, которая проходит красной нитью в римской истории: новая, быстро достигшая успеха Ливия, Волумния с Сабинских холмов, мать Вителлия, Секстилия. Позже, поддержанный легионами, Веспасиан сместил Вителлия и поднялся к вершинам славы. После этого материнские уговоры не понадобились. Он получил энергичное содействие военачальников, наместников провинций и вассальных царей — Сохемы в Софене, Ирода Агриппы II в Перее, богатого и великолепного Антиоха в Коммагене и Вологеза в Парфии, предложившего выделить ему в помощь сорок тысяч лучников. Это был невероятный и непредсказуемый путь. На его протяжении Веспасиан едва избежал смерти и банкротства. Он добровольно уехал в изгнание (спрятавшись в безвестности от недовольства Нерона) и подвергался осмеянию. Веспасиан испытал унижение на улицах Рима, когда Гай Калигула «велел солдатам навалить ему грязи за пазуху сенаторской тоги» за то, что он, как эдил, не заботится об очистке улиц. Впоследствии он претерпел такое же унижение — возможно, по собственной вине — на рыночной площади в Гадрумете (на территории современного Туниса), только в этом случае грязь заменила брюква.