Кропоткин - Вячеслав Маркин

Михаил Бакунин — следующая великая фигура. Политический деятель, философ, социолог, публицист, организатор… В 1860-х годах одна за другой выходили его книги, в которых антигосударственная доктрина противопоставлена всем другим социалистическим учениям, в том числе и марксизму. Разрушение государства он считал главной целью, а в революционном движении не признавал централизма. На этой почве произошел его бескомпромиссный разрыв с Марксом и Генеральным советом Интернационала. Не ограничившись объединением своих сторонников в «Альянсе», он участвовал в организации авантюрных, по сути, бунтов в Лионе и Болонье, окончившихся поражением, а потом, привлеченный бешеной энергией Нечаева, на первых порах поддержал его с идеей вымышленной заговорщической организации «Народная расправа». Довольно скоро Бакунин разочаровался в Нечаеве и между ними произошел разрыв. К концу жизни Бакунин пришел к мысли о чрезвычайной важности нравственных критериев в деятельности революционера и задумал написать свою «Этику». Но жизнь оборвалась на шестьдесят втором году, и он не успел выполнить намеченное. Тем не менее важно, что «апостол анархии» особо выделил значение этической стороны анархизма. И именно с этого момента Бакунина продолжил Кропоткин, основываясь на своих естественно-научных знаниях.

Близкие взгляды на роль естествознания в развитии социальных наук высказывал в своих статьях Афанасий Щапов, несомненно, оказавший влияние на Кропоткина. Считая естествознание стержнем «всех наук социальных», Щапов был убежденным антигосударственником, как и публицисты-народники Василий Берви-Флеровский, Дмитрий Писарев, Николай Шелгунов, в работах которых тоже можно обнаружить мысль о сближении естественных наук с социальными. Их идеи, наряду с бакунинскими, входили в тот идейный багаж, с которым Петр Кропоткин приехал в Швейцарию, чтобы включиться в деятельность анархистского крыла Интернационала. И еще надо сказать о том, что хорошо знакомый с русской историей Кропоткин видел истоки русской анархической традиции в демократии средневековых городов Новгорода и Пскова, в идее Земского собора и, главное, — в крестьянской общине, исчезнувшей в Западной Европе, но еще сохранившейся в России.

Сподвижники и близкие друзья Бакунина приняли Петра Кропоткина в свой круг. Так же как в свое время Бакунина, стали его звать просто по имени — Пьер. Ему это нравилось больше, чем чопорное английское «Prince Kropotkine». Швейцарские бакунинцы быстро поняли, что их русский друг пришел к анархизму своим путем, дополнив бакунизм чем-то глубоко своеобразным. Тогда он пришел к выводу, что «анархизм — нечто большее, чем простой способ действия или чем идеал свободного общества». И эта мысль — «кропоткинский мотив» в анархизме, берущий свой исток от знания и понимания природы…

Вот каким рисует Петра Алексеевича встречавшийся с ним в Швейцарии в конце 1870-х годов известный народоволец Лев Дейч: «…Он был чрезвычайно подвижен, говорил быстро и плавно и с первого раза производил благоприятное впечатление своей простотой, очевидной искренностью и добротой… Кропоткин был всегда завален работой: писал для разных ученых органов, переводил для наших ежемесячных журналов с иностранных языков, которых знал множество. По всесторонности развития он, несомненно, стоял значительно выше всех тогдашних последователей Бакунина, не исключая и Реклю… Решительно все, как русские, так и иностранцы, относились к нему с большим уважением и симпатией и… высоко ценили его серьезное отношение к общественным вопросам, а также необыкновенную его трудоспособность, знание».

В революционной среде Кропоткина знали многие, и не только в Швейцарии. Он съездил на полтора месяца в Испанию, где анархическое движение становилось наиболее массовым. В Мадриде и Барселоне встретился с десятками людей, установил много контактов от имени юрцев. Испанцы надолго запомнили приезд Кропоткина. В гражданской войне 30-х годов XX столетия испанские анархо-коммунисты с его портретами защищали республику от франкистов.

Осенью 1877 года состоялся конгресс Интернационала в бельгийском городе Вервье. Сразу вслед за ним — Международный социалистический конгресс. Он проходил в Генте, другом городе Бельгии, где Кропоткин побывал еще в 1872 году, возвращаясь из Швейцарии в Россию. Теперь он принял участие в обоих собраниях под именем Александра Левашова. В Генте разгорелась борьба федералистов Юры против стремления социал-демократического крыла, которое возглавлял на конгрессе Вильгельм Либкнехт, объединить рабочие организации вокруг одного центра. Хотя юрцев было всего девять человек, им удалось помешать принятию проекта централизованного управления рабочим движением в значительной степени благодаря Кропоткину, избранному секретарем конгресса. Здесь впервые на международном уровне проявились блестящие способности Кропоткина как оратора, сумевшего логикой и страстностью своих выступлений убедить многих в целесообразности сохранения самостоятельности Юрской федерации.

Еще не завершился конгресс, а Петру Алексеевичу пришлось срочно покинуть Гент по настоятельному требованию товарищей-социалистов. Дело в том, что бельгийская полиция каким-то образом узнала, что под именем Левашова скрывается беглый государственный преступник князь Кропоткин. Правда, арестовать его хотели всего лишь за нарушение правил регистрации в гостинице, но стоит попасть в руки полиции, как наверняка всплывет и прежнее дело: Россия потребует выдачи. В этот день друзья даже не пустили его с митинга в гостиницу. Окружив тесной толпой, рабочие привели Кропоткина на квартиру одного социал-демократа, у которого предстояло переночевать — он принял русского анархиста по-братски. А утром поезд уже вез его в Англию, которая, таким образом, вторично спасала его.

Пребывание в Лондоне нужно было использовать с пользой. Кропоткин целые дни проводит в библиотеке Британского музея, изучая имевшиеся там материалы по Великой французской революции, которой он необычайно заинтересовался, желая понять, как начинается революция, проверить свою догадку, что именно достижения естественных наук подтолкнули к бурному развитию революционного процесса и что анархическая тенденция играла во французской революции, как и во всякой другой, важную роль. Эта работа продлится еще не один год. А сейчас он не может долго сидеть на месте, над книгами и рукописями, душа рвется к живому делу.

Петр Алексеевич едет в Париж, где после разгрома Коммуны началось постепенное пробуждение социальной активности рабочих. Ему казалось, что он возвращается в славные времена кружка «чайковцев». Вместе с бакунинцами Жюлем Гедом и Андреа Коста, которые впоследствии перейдут в стан марксистов, он пытается организовать первые социалистические группы. Сначала это были беседы где-нибудь в кафе, где собиралось по пять-шесть рабочих. Затем те шли к своим товарищам, и через несколько дней на митинг приходило несколько десятков, а то и около сотни человек. Не так уж много, но ведь это самое начало… В марте 1878 года на первые «поминки Коммуны» собралось не более двухсот человек. А через два года, когда в Париж вернулись освобожденные по амнистии коммунары, чуть ли не всё население города вышло на улицы их восторженно приветствовать.

Из всех встреч той весной Кропоткину особенно запомнился визит к Ивану Сергеевичу Тургеневу, уже давно жившему во Франции. Тургенев сказал П. Л. Лаврову, что хотел бы отпраздновать по русскому обычаю удачный побег князя-революционера из царской тюрьмы. Это был прием специально ради Кропоткина. Переступить порог квартиры любимого с юности писателя было для него величайшим счастьем. Тургеневские романы «Отцы и дети», «Рудин», «Дворянское гнездо» сильнейшим образом повлияли на формирование политических взглядов и нравственного облика Кропоткина. Он восторгался стилем, художественной стройностью тургеневских произведений, сравнивал их с музыкой Бетховена. Больше всего в творчестве Тургенева Кропоткин ценил необычайную привлекательность женских образов. Вот его признание: «Повесть Тургенева „Накануне“ определила с ранних лет мое отношение к женщине, и если мне выпало редкое счастье найти жену по сердцу и прожить с ней вместе счастливо… этим я обязан Тургеневу».