Москва и Россия в эпоху Петра I - Михаил Вострышев

Государственный секретарь Никита Моисеевич Зотов ехал впереди в карете, запряженной шестериком вороных, держа перед собой саблю, оправленную золотом и драгоценными камнями, и щит на золотой цепи тоже с драгоценными камнями. За ним ехали… Боярин и генерал-кригс-комиссар Федор Алексеевич Головин, кравчий Кирилл Алексеевич Нарышкин в каретах о двух возниках, и «протчие до того ж чина надлежащие люди ехали верхом». Потом следовал генерал-адмирал Франц Яковлевич Лефорт «с своими морскими подначальными людми», капитанами и матросами, которых было три тысячи человек. Лефорт сидел в позлащенной царской карете «о шести конях мерких с богатым убором». Перед ним вели двенадцать верховых убранных лошадей. За ним ехал верхом фельдмаршал Алексей Семенович Шеин с белым пером на шляпе. Он провожал свой полк до Преображенского. За ним следовал генерал Автоном Михайлович Головин с подначальными ему генерал-майорами, штаб, обер и унтер-офицерами и солдатами. Потом шли вице-адмирал Юрий Лима и Шут-Бенихт Карл Лозер с одним морским полком, за которым следовали цесарские и бранденбургские капониры и инженеры. Потом шел генерал Петр Иванович Гордон со своими солдатами и с турецкими и валашскими пленниками.

По прибытии Лефорта к триумфальной арке началась пушечная пальба, и при аккомпанементе инструментальной музыки хор пропел ему похвальный гимн, в котором излагалось, что он турок на море мужественно побил, получил от них знатную добычу, взял многие неприятельские корабли и еще большее число принудил в бегство обратиться, и, не допуская до ряда вспомогательного войска, привел азовский гарнизон и прочих неприятелей в крайний ужас, и что за такие храбрые дела достоин он поздравления.

Когда после Лефорта к арке подъехал Шеин, то и он так же был встречен. В кантате, пропетой в его честь, выражалось, что он побил турок и татар, унизил их луну, которая по взятии Азова еще больше будет умаляться, и ради того желает, чтоб и Измаил впредь также перед ним упал, как турки ныне храбростью его побеждены.

Потом было поздравлено и все воинство, и ему пели, что желают, чтобы оное всегда с такими победами в отечество возвращалось, за которое, окончив мужественный двухлетний поход, достойно оное, чтобы храбрые его дела при этих триумфальных воротах прославлены были.

Этим торжественным въездом, совершившимся таким церемониалом в первый раз в России, Петр Великий хотел не только больше ободрить свое воинство к трудам и подвигам и возбудить во всех подданных любовь к столь славным военным делам, но и «показать боярам и сынам их, что достоинства в войнах получаются заслугами, а не породою боярскою»; и для этого в шествии сам он был «в том же чине, в коем был при походе к Азову, то есть простом».

В этом же торжественном шествии находился и изменник Якушки. Якушки этот был немецкий инженер, гданский уроженец, и в первый поход под Азов командовал русской артиллерией, но, будучи за свою провинность наказан фельдмаршалом Шеиным батогами, перешел в Азов к туркам, предварительно заклепав пушки, и передал туркам о состоянии русского стана. Турки немедленно воспользовались этими известиями и сделали усиленную вылазку, причинившую большой урон русскому войску. Якушки четыре раза менял религию: сперва был католик, потом протестант, потом православный и, наконец, магометанин. Он был выдан русскому правительству по заключенному договору о сдаче Азова.

Якушку везли на колеснице, на которой были сделаны виселицы. Подле него стояли по обеим сторонам два палача, и в верхней перекладине виселицы воткнуты были два топора и висели десять кнутов. Над его головой был повешен турецкий полумесяц, и на груди медная доска, на которой было вырезано крупными буквами: «Сей злодей переменил четырежды свой закон и изменил Богу и всему народу». Он был казнен в Москве, и его голова была воткнута на кол.

Торжественный въезд породил в Москве общее удовольствие. По окончанию торжества государственные чины явились к Петру Великому с принесением поздравлений с победою над врагами христиан и взятием Азова.

Государь, приняв весьма милостиво их поздравления, сказал им, что всю победу нужно приписать флоту, который не только воспрепятствовал туркам доставить подкрепление Азову, но еще отвоевал у них несколько кораблей с амуницией и деньгами, и что ежели один малый флот принес столь значительную победу, то какую большую пользу можно было бы надеяться получить от большого числа кораблей. При этом он объявил им, что он, как для пользы собственного отечества, так и для подачи сильной помощи христианам, притесняемым турками, вознамерился построить несколько военных кораблей, лишь бы только они со своей стороны оказали бы ему содействие в этом общеполезном деле.

На это государственные чины ответили похвалами такому царскому усердию, и, хотя все они должны были сознаться в справедливости царской речи, однако же представление, что б и они к строению флота вспомоществовали, не всякому из них было приятно. Петр Великий, несмотря на то, учинил сам роспись имеющего строиться флота, назначив в три года выстроить 66 кораблей разной величины.

В память взятия Азова и первой победы русского флота была выбита медаль, на одной стороне которой было изображение Петра I с подписью: «Петр Алексеевич. Повелитель Московский, присноприраститель». А с другой стороны изображено бомбардирование Азова с подписью: «Молниями и волнами победитель. 1696».

Невесело было на Москве 25 августа 1698 года. В этот день из чужеземных краев вернулся в свой стольный град царь Петр Алексеевич. Нерадостно встретили его приезд москвичи. Приверженные к родной старине, они всегда недолюбливали склонного к иноземным новшествам Петра. А теперь и подавно были для этого причины.

Еще когда весной 1697 года царь в свите снаряженного к европейским дворам «великого посольства» отправлялся не с подобающей ему пышностью, а тайно, – под именем «урядника Преображенского полка Петра Алексеевича Михайлова», – уже и тогда народная московская молва с явным неодобрением относилась к этому поступку.

– И чего ему ехать, да еще, прости Господи, тайком, как вор, – поговаривали в народе. – Не к добру все это!

– А то бают еще, – прибавляли другие, – поехал царь в Рим на поклон папе римскому. А вернется – веру православную разрушит, обычаи католицкие введет. И так уж сам с присными в кургузом платье ходит, бороды не носит, трубку курит… Бывалое ли это на Руси дело, да еще царское?

– И все этот Лефорт его подбивает.

И москвичи вздыхали и крестились.

Так мало-помалу во всех классах русского общества росло недовольство царем, как нарушителем дедовской старины. От его поездки за границу никто не ждал добра. Разве, когда он уехал, были рады, что на время как бы исчез призрак иноземщины.

Петр, между тем, отсутствовал долго, объезжал все западные страны и везде учился всему, чему мог. В июле 1698 года он собрался уже из Австрии, где тогда был, переправиться в Италию. Но как раз в это время ему доложили о бунте стрельцов – главного оплота старорусской партии. Высланные после своего мятежа весной 1697 года из Москвы для службы на окраинах, они увидели в этом грозный призрак своего приближающегося падения, происки иноземцев и двинулись на Москву. Под Воскресенским монастырем регулярные московские войска разбили их. Затем боярин Шеин произвел строгий розыск, многих повесил, остальных бросил в тюрьмы. Но Петра это не успокоило. В бунте стрельцов он увидел первую вспышку народного мятежа. Да и своеволию стрельцов надо было положить конец. Оставив чужие страны, царь вернулся в Москву, чтобы решительно повернуть ее на новый путь.