Екатерина Медичи - Василий Балакин

Была бы Екатерина Медичи более привлекательным историческим персонажем, если бы на ней не лежала пусть и не вся, но значительная часть вины за Варфоломеевскую ночь? Что касается ее нравственности, то она безупречна: любовные похождения были чужды ей. Как в годы своего супружества, так и вдовства она была в этом отношении вне подозрений, что, однако, не помешало гугенотам рассказывать о ней самые невероятные истории, приписать ей кучу внебрачных детей, якобы рожденных ею уже в весьма преклонном возрасте и неизвестно куда подевавшихся — их Екатерина, наверное, съедала. Другая зловредная легенда утверждает, что «Черная королева» будто бы потворствовала юношескому распутству своих сыновей, чтобы легче было держать их в руках. Единственное, что она старалась держать в своих руках и по мере возможности сдерживать, так это силы анархии. В течение тридцати лет она защищала государство и династию от их разрушительного воздействия, однако «благодарные» потомки предпочитают не помнить этого.

Только историки искусства, по природе своих исследований далекие от политических страстей, по праву находят в ее жизни много достойного одобрения и даже восхищения, восхваляя ее меценатство. В этом отношении ее не за что упрекнуть, разве что за излишнюю расточительность. Она больше, чем любая другая из французских королев XVI века, воплощала в себе дух Ренессанса. Рожденная от представительницы высшей французской аристократии и внука Лоренцо Великолепного, воспитанная в Риме и Флоренции — этих столицах католицизма и изящных искусств, в 14 лет оказавшаяся при дворе Франциска I, самом блестящем из европейских дворов, она приобрела вкус к роскоши и показному великолепию. Когда же, начиная с царствования Карла IX, Екатерина получила возможность распоряжаться государственными финансами, она окружила себя фрейлинами, которых наряжала, «словно богинь», устраивала роскошные праздники, строила дворцы и замки, дабы придать королевской власти блеск, который, по ее представлению, должен ей сопутствовать. Она обладала живым умом и любознательностью, любила общество ученых, писателей, художников, коллекционеров. И сама она коллекционировала картины, предметы искусства, диковинные и всякого рода изящные вещицы, собирала географические карты, книги и манускрипты. Она знала латынь и более или менее древнегреческий и покровительствовала многим писателям своего времени.

Екатерина Медичи ввела во Франции обычай дополнять балеты, уже прижившиеся при французском дворе, пением и сценическим действием, из чего зародилась опера. Она подала также идею нового драматического жанра — трагикомедии. Если она и использовала свой «летучий эскадрон» для достижения политических целей, то по крайней мере поэзию старалась сохранять в чистоте, как прибежище идеального. В молодости и сама она собиралась сочинять некое произведение по примеру «Декамерона» или «Гептамерона», сборник новелл, в которых рассказывались бы подлинные истории. Однако ее одолели иные заботы, и ее, если можно так сказать, литературное творчество свелось к огромной по своему объему переписке, главным образом политической. Она была того же интеллектуального склада, что и Маргарита Ангулемская и Маргарита Французская, сестра и дочь Франциска I, но в отличие от них увлекалась еще науками и математикой, а также изобразительным искусством. Она любила постройки и вместе с архитекторами составляла подробные архитектурные проекты. И своим детям она привила любовь к поэзии и музыке, так что Карл IX сочинял недурно отделанные в литературном отношении вирши, соревнуясь с самим Рон-саром. Свой след Екатерина оставила также во французской моде и кулинарии...

Однако специалисты по политической истории менее благосклонны к Екатерине Медичи. Большинство из них изображают ее исключительно своекорыстной, приверженной лишь собственным интересам, не различающей добра и зла, равнодушной к религии и не слишком щепетильной. Для моралистов и романистов она является воплощением макиавеллизма. Протестанты, что естественно, ее проклинали, а католики в большинстве своем отвергали ее, не прощая ей «заигрывания» с гугенотами. Утвердилось мнение, что она преступна по своей натуре, не способна на благородные поступки, что она не любила никого и ничего, что вся ее жизнь была пропитана расчетом, эгоизмом, коварством, вероломством, жестокостью.

Реальная Екатерина Медичи не похожа на этот портрет, написанный крупными мазками и исключительно темными красками. На протяжении тридцати лет правления она, как и любой смертный, непрерывно менялась. Будучи амбициозным по натуре человеком, вовлеченным в политическую борьбу, она раздражалась, столкнувшись с сопротивлением, однако при этом по мере возможности старалась избегать силовых методов, отдавая предпочтение переговорам и уговорам, и лишь когда уговоры не действовали, пускалось в ход оружие. Вполне вероятно, что в нормальные времена она оставалась бы мягкой и даже благодушной.

Отношение Екатерины Медичи к протестантам эволюционировало от благосклонности к враждебности. Большинство гугенотов никогда не понимали и не желали понимать ее. Во времена, когда Екатерина оказывала им наибольшие услуги, они требовали от нее еще большего. Они хотели, чтобы она компрометировала себя ради них — невозможно было поступать более неразумно и быть более неблагодарными. Она неоднократно поддерживала гугенотов, руководствуясь самыми различными мотивами (из-за отвращения к насилию, из-за соперничества с Гизами и даже из элементарного неприятия религиозной вражды), но было бы смешно, если бы она губила себя ради спасения их, тем более что после первой гражданской войны они и не думали занимать более умеренную позицию, выдвигая против Екатерины всё более чудовищные обвинения. Она никогда не забывала ни доброго, ни плохого, что было сделано ей, и гугеноты испытали это на себе. Их мятежи против законной королевской власти, прикрывавшиеся религией, были преступны и как любое преступление влекли за собой наказание.

Екатерине Медичи не занимать было ни великодушия, ни смелости, что и проявилось в годы ее правления. При жизни Генриха II она осмеливалась, рискуя навлечь на себя гнев обожаемого супруга, преследовавшего еретиков, демонстрировать сочувствие преследуемым. При Франциске II она сдержанно реагировала на религиозную нетерпимость Гизов, правление же Карла IX, которое было ее правлением, началось со смелой инициативы — прекращения преследований и объявления свободы совести. Вероятно, в этой перемене политики имелся свой расчет: тем самым она пыталась привлечь на свою сторону противников Гизов. Однако в своем потворстве гугенотам она зашла так далеко, что ее стали обвинять в сочувствии новой религии, тогда как сама она утверждала, что готова терпеть ее только ради сохранения государства и поддержания в нем мира. Обеспокоенные этим вожди католиков потребовали от нее, под угрозой отстранения от власти, подчиниться их требованиям, но после первой религиозной (читай: гражданской) войны, вновь обретя свободу действий, она возвратилась к практике религиозной терпимости, не выходя при этом за рамки, установленные Амбуазским эдиктом, дабы не спровоцировать католическую реакцию.

Екатерине Медичи вменяют в вину ее амбициозность (которая и вправду была немалой) — как будто она не имела на это права! До сорока лет ей приходилось сдерживать свое властолюбие, и тем сильнее оно проявилось впоследствии, однако служило исключительно цели обеспечения будущего ее детей. Она не узурпировала власть и не удерживала ее противозаконно. Ее сыновья Карл IX и Генрих III, время от времени проявляя (первый реже, а второй чаще) желание действовать самостоятельно, вверили ей властные полномочия, зная, что не могли бы передать их в более умелые и надежные руки. Однако правомерно возникает вопрос, как она осуществляла власть. Как мы уже имели возможность убедиться, в разные периоды по-разному. Сначала она старалась объединить вокруг себя вождей враждующих группировок и представителей знати, проявляя к ним свое великодушие, осыпая их подарками и обещаниями, ибо когда ее власти ничего не угрожало, она была великодушной, щедрой и даже расточительной. Она любила нравиться и доставлять людям удовольствие. В период между первой и второй религиозными войнами она искренне пыталась примирить Гизов с Конде, Монморанси и даже с Колиньи, которого они обвиняли в убийстве герцога Франсуа. Однако вскоре она убедилась в бесплодности подобного рода проявлений доброй воли. Не раз столкнувшись с предательством, она взяла за правило никому не доверять. Интересы ее детей, не отделяемые ею от собственных интересов, стали определять линию ее поведения. Убежденная в том, что, защищая себя, она защищает государство и династию, Екатерина Медичи стала неразборчивой в выборе средств. А кто был разборчив в их выборе в разгар гражданской войны, ожесточенной борьбы не на жизнь, а на смерть?