Мера отчаяния - Донна Леон

Что до телефонных звонков, Кандиани быстро разделался с этим обвинением, указав на то обстоятельство, что в «Интерфаре» централизованная телефонная система, так что все звонки, с какого бы аппарата они ни были сделаны, определяются как совершенные с центрального номера. Следовательно, кто угодно на фабрике мог звонить на сотовый Палмьери, а сам он, вероятно, звонил туда всего лишь для того, чтобы отчитаться об очередной доставке.

Когда Буонавентуру спросили о звонке из квартиры Митри в вечер убийства, он вспомнил, что шурин якобы связался с ним, чтобы пригласить их с женой на ужин на следующей неделе. Когда ему сообщили о длительности разговора — всего пятнадцать секунд, он заявил, будто Митри внезапно оборвал беседу под предлогом звонка в дверь. Он предположил, что это мог оказаться убийца, и тут прямо весь затрясся от ужаса.

У каждого из подозреваемых было достаточно времени, чтобы сочинить историю, объясняющую их бегство с фабрики «Интерфар». Санди сказал, что он воспринял внезапное предупреждение Буонавентуры о приходе полиции как приказ к отступлению, и добавил: шеф первым устремился к грузовику. Буонавентура же настаивал на том, что Санди, угрожая ему пистолетом, заставил его залезть в кабину. Мужчина, говоривший с Санди на фабрике возле фургонов, заявил, что ничего не видел.

С обвинениями, касавшимися поставок медикаментов, дело обстояло серьезнее, и Кандиани не сумел отвести их с такой же легкостью. Санди еще раз дал показания, на сей раз даже более подробные, и назвал имена и адреса персонала, по ночам фасовавшего и упаковывавшего поддельные лекарства. Рабочим платили наличными, так что банковских записей об их зарплате не существовало, но Санди предоставил в распоряжение полиции ведомости с их фамилиями и подписями. Он также сообщил подробный список поставок, осуществлявшихся в последнее время: даты, товар, пункты назначения.

В дело вмешалось Министерство здравоохранения. Фабрику «Интерфар» закрыли, территорию опечатали, а инспекторы тем временем открывали и изучали содержимое ящиков, пузырьков и тюбиков. Все лекарства, обнаруженные в центральном помещении фабрики, в точности соответствовали надписям на ярлыках, но на складе нашли готовые к отправке коробки, в которых хранились упаковки веществ, не имевших, как выяснилось в ходе анализа, никакой медицинской ценности. В трех из них лежали пластиковые бутылочки с этикетками, которые утверждали, что в них находится сироп от кашля. Протестировав его состав, комиссия выяснила, что жидкость представляла собой смесь сахара, воды и антифриза — сочетание, способное в иных случаях убить того, кто его примет.

В других ящиках содержались сотни коробок с лекарствами, срок годности которых давным-давно истек, а также пачки марли и материала для наложения швов, буквально рассыпавшихся в руках — так долго они провалялись без употребления где-то на складе. Санди выдал полиции накладные и счета-фактуры на этот товар, предназначенный к отправке в страны, где свирепствовали голод, войны и болезни, а также прейскурант, содержащий цены, по каким его продавали международным гуманитарным организациям, желающим раздать эти препараты страждущим беднякам.

Брунетти был отстранен от непосредственного участия в расследовании прямым приказом Патты, в свою очередь подчинившегося распоряжению Министерства здравоохранения, и следил за ходом дела по газетным публикациям. Буонавентура признал свою причастность к продаже поддельных медикаментов, но продолжал настаивать на том, что идея этого бизнеса и основная роль в нем принадлежали Митри. После покупки «Интерфара» ему пришлось нанять большую часть прежнего персонала фабрики, и они, дескать, принесли с собой порчу и гниль, а он не смог их остановить. В ответ на его протесты Митри начал угрожать изъять из дела свой пай и деньги жены, а это, несомненно, вызвало бы финансовый крах Буонавентуры. Последний стал жертвой своей собственной слабости и оказался беспомощным перед лицом превосходящего финансового могущества Митри, и у него не оставалось другого выбора, как только продолжить производство и продажу поддельных лекарств. Сопротивление привело бы его, Буонавентуру, к банкротству.

Из прочитанного Брунетти сделал вывод, что, даже если дело Буонавентуры и попадет в суд, негодяя подвергнут лишь штрафу, и то не слишком суровому, так как он, по сути дела, никогда не подменял и не подделывал ярлыки Министерства здравоохранения. Брунетти понятия не имел, какой закон нарушался поставками медикаментов с истекшим сроком годности, тем более за границу. С подделкой лекарств ситуация была яснее, но дело усложнялось тем, что так называемые «медикаменты» продавались и раздавались за пределами Италии. Однако комиссар не стал предаваться бессмысленным рассуждениям. Истинное преступление Буонавентуры — убийство, а не махинации с поставками: убийство Митри и всех тех, кто умер, приняв проданные им лекарства.

Брунетти был одинок в своем мнении. Газеты больше не сомневались в том, что Dottore Митри убил Палмьери, хотя опровержений первоначальной версии, что это преступление совершил фанатик, вдохновленный на свое злодеяние поступком Паолы, не последовало. Судья решил не выдвигать в адрес Паолы уголовного обвинения, и дело отправилось в архив.

Через несколько дней, после того как Буонавентуру отпустили, посадив под домашний арест, Брунетти полулежал в своей гостиной, погрузившись в чтение повествования древнегреческого историка Арриана о походах Александра Македонского, — и вдруг зазвонил телефон. Комиссар поднял голову и прислушался: возьмет ли Паола трубку в кабинете. После третьего звонка телефон умолк, и Брунетти снова вернулся к книге: Александр желал заставить своих друзей пасть перед ним ниц, словно он — бог. Колдовские чары истории быстро унесли комиссара в иные места, в давно минувшее время.

— Это тебя, — услышал он голос Паолы, неожиданно появившейся у него за спиной. — Женщина.

— Гм? — вопросительно произнес Брунетти, отрываясь от текста, но еще не до конца вернувшись в комнату и в настоящее.

— Женщина, — повторила стоявшая у двери Паола.

— Кто именно? — спросил Брунетти, закладывая книгу использованным билетом на вапоретто и бросая ее на диван.

Он стал подниматься с дивана, а Паола сказала:

— Понятия не имею. Я твоих разговоров не подслушиваю.

Брунетти застыл на месте, согнувшись, словно старик, у которого болит спина.

— Madre di Dio![27]— воскликнул он, продолжая стоять, скрючившись, и пялиться на Паолу — та оставалась у двери и с удивлением глядела на него.

— Что такое, Гвидо? Ты повредил спину?

— Нет-нет. Со мной все в порядке. Но, кажется, теперь я до него доберусь! — Брунетти подошел к шкафу и достал оттуда пальто.

Увидев это, Паола поинтересовалась:

— Куда ты?

— Пойду прогуляюсь, — ответил он и не стал ничего объяснять.

— Что мне сказать этой женщине?

— Скажи, что меня нет дома, — посоветовал он, и еще через мгновение слова его стали правдой.