Шахта - Михаил Балбачан

– Вы что, их всех сейчас примете?

– Придется. Да ты не пугайся, это дело у меня четко поставлено. Попроси, пожалуйста, кто там первый.

Вошел бригадир Сидоренко и молча протянул заявление на расчет.

– Что так? – участливо спросил Слепко.

– Силов больше нету! Заработки никакие, с детями опять тяжело. Трое их у меня, одежки не напасешься. И то сказать, бегают в школу пять километров туда да пять обратно. Корову вот продал, потому, сельсовет покосу не выделил в этом годе. Теперя и хату продам, маленько деньжат выручу и подамся куды-нибудь отсюда.

Тут свился целый клубок проблем. Без коровы, да еще с тремя детьми, – это была, конечно, не жизнь. Корень же всему заключался в новом начальнике Южного участка, совершенно не оправдавшем доверия Слепко. «Придется его снимать, – думал он, – а пока еще новый человек в курс войдет да пока участок подтянет… Эдак они все оттуда разбегутся». Сидоренко был солидным, непьющим мужиком, потеря его нанесла бы значительный вред шахте.

– Вот что, Сидоренко. С сеном – это ты, понимаешь, сам наглупил. Если сельсовет чего-то напортачил, надо было сразу ко мне идти или в партком, а не корову продавать.

– Беспартейный я.

– Какая разница? Ладно, вот дом ты продашь, а куда потом зимой со всей своей фамилией денешься?

– Приперло, товарищ начальник, так приперло, моченьки нету. Баба ревьмя ревет без перерыву.

– Есть у меня мыслишка одна… Ты давно на шахте работаешь?

– Десятый год пошел.

– Тогда давай так договоримся. Я сейчас выпишу тебе аванс, нет, лучше внеочередную премию за многолетнюю ударную работу. Чтобы как раз на корову и сено до лета хватило. А там, может, и заработки подрастут.

Посетитель вышел не помня себя от радости. Слепко написал на его заявлении красным концом карандаша: «Отказать». Ниже, перевернув карандаш, приписал синим цветом: «Премировать за ударный труд четырьмястами рублей». Покусал задумчиво, кончик карандаша, зачеркнул «четырьмястами» и написал – «тремястами восьмьюдесятью пятью».

– Следующий! – крикнул он. В дверь протиснулась краснолицая баба лет сорока с грудным ребеночком на руках. Оба тут же завели душераздирающий плач.

– Изголодалася-я-а, обносилася-а, робеночка покормить нече-ем, хлебушка три дни ни корочки не вида-ла-а… – нараспев причитала баба.

– И-иии-иии – в тон ей визжал ребенок.

– Перестань немедленно и мальца своего уйми, а то я не разберу ничего. Зачем пришла?

– Корочки хлеба во рту не было-о… – продолжала баба, ручьи слез текли по ее морщинистому лицу.

– Так ты что, аванс пришла просить, что ли?

– Авансу-у-у.

– Давай сюда расчетную книжку. Та-ак. Ты, значит, за мужа пришла просить? А сам он где?

– Авансу-у-у…

– Муж где, я тебя спрашиваю?

– Больной он, – буркнула посетительница, разом прекратив плач. Ребенок как по команде замолчал тоже.

– Больной, говоришь? А бюллетень где?

– Нету билитеня, дохтур не дал.

– Не дал, значит, дохтур… Посмотрим. Ну, ясное дело, он у тебя уже десять дней на работу не выходит! Пьет?

– Все, ирод, пропил, десять дён пьяный валяется, чтоб издохнуть ему, проклятущему!

– Я за прогулы денег не выдаю. Не проси, не дам, и точка. С мужем лучше разберись, работать его заставь.

– Да чего же с им изделаешь? Он, как зенки свои поганые зальет, лежит как бревно бесчувственное, хоть режь его. Измаяла-ась я, не меня, так хоть дите-енка мово пожалейте-е, – завыла по новой баба.

Ребенок действительно выглядел очень истощенным. Обернутый в грязное тряпье, он устал реветь и тужился теперь, пытаясь издать хоть какой-то звук. Слепко встал, прошелся по кабинету, почесывая нос. Достал из кармана брюк пятирублевку с мелочью и сунул бабе. Та мгновенно умолкла и быстро юркнула в дверь. Шевцов всем своим видом демонстрировал крайнее возмущение. Вошел следующий.

В течение двух с половиной часов начальник шахты принял всех. В основном, просили аванс. Слепко одним давал, очень понемногу, другим отказывал. Несогласные кричали, женщины плакали, кое-кто даже валился на пол и колотился, словно в припадке. Слепко, как заправский следователь, выявлял, кого из плакальщиц подослали пьяные мужья, и отказывал таким наотрез. Выпроводив последнюю, он заразительно зевнул и как ни в чем не бывало пригласил Шевцова пойти к нему домой пообедать, а заодно побеседовать без помех про счетчики.

В груди у Андрея сладко заныло, представился шанс познакомиться наконец с восхитительной женой этого безбородого Черномора, но неожиданно для себя самого он отказался. Начальник попросил дождаться и ушел. Андрей, оставшийся в кабинете, тут же пожалел, что проявил принципиальность. Очень вдруг захотелось кушать. Поколебавшись, он смотался в столовку, где обнаружил довольно сносные щи и обожаемые им картофельные котлеты. Вполне умиротворенный, он вернулся в контору. Слепко был уже там. Они подробно и не без взаимного удовольствия обсудили конструкцию счетчиков. Прощаясь, Шевцов как-то замялся и вдруг выпалил:

– Товарищ Слепко, так же нельзя!

– Ты это о чем? Чего еще нельзя?

– С людьми так нельзя!

– Что ж делать прикажешь? Раздавать им деньги на самогон? Милое дело. Мы их с тобой жалеть будем, а они – пить без просыпу да жен с детишками поколачивать. Так, что ли? Ничего. У нас, слава богу, никто еще с голодухи не помер.

– Но почему дети должны страдать? Жизнь у них просто невыносимая, жилье дрянное…

– Постой, Андрей Сергеич, подобную чушь я выслушивать не намерен! У нас, к твоему сведению, советская власть, и жизнь очень даже нормальная. Да, сложная жизнь, интересная жизнь, но ведь она на глазах все лучше делается! Насчет жилья тоже. Я вот помню, что тут раньше было. Потом, никто ведь их пить не заставляет, с жиру водку трескают на это небось денег хватает. И не все такие, меньшинство.

– Меньшинство?

– Запойных, которые все из дому тащат, не так уж много.

– А собственной вины вы не усматриваете? Жилье не строится, заработки скачут: то пусто, то густо; и дети, они-то, во всяком случае, не виноваты! – Андрей перешел, по своему обыкновению, на крик.

– Тише, тише. Кое в чем ты, может, и прав, но… После модернизации, кстати, заработки подрастут. Людей мало. Всем, понимаешь, на все начхать, ходят – морды в сторону воротят, штиблетами через лужицы переступают...

Анд рей непроизвольно глянул на свои ноги (по счастью, он был в сапогах).

– Я в твои годы простым сменным десятником был, но в случае чего, точно тебе говорю, схватил бы любого начальника за шкирку и вытряс бы из него…

Слепко вдруг поперхнулся и поднес руку к горлу. Оба захохотали. Разошлись легко, весьма довольные друг другом.