Ложь - Петр Краснов

Вечером, когда Февралевы и Лиза уходили домой, Брухман говорила Лизе со сладкой улыбкой:

– Так это же нужно знать, Лиза, что такое Нью-Йорк. Так это же город сумасшедших. Тут, уверяю вас, каждый третий человек немножечко с сумасшедшинкой в глазах. Тут разве можно держать строгий порядок в мастерской; тут с этим считаться приходится…

– Но отчего же сумасшедших не посадят в больницы? – спросила Наталья Петровна.

– Ах, милая мадам, ну, разве можно построить столько больниц… Так это же надо треть Нью-Йорка посадить в сумасшедшие дома… Ну и приходят иногда к нам. Так разве их выгонишь?.. Это же надо полицию звать…

Мельхиор, стоявший, в штанах и жилетке, с сантиметром, перекинутым через шею, вмешался в разговор:

– Ну, что тут удивительного, что люди в нашем городе сходят сума… Тут такие есть профессии… Иной, еще мальчишкой, как сел на лифт, так только и делает, что целыми сутками летает с восьмидесятого этажа в первый и обратно. Света солнечного никогда не видит. Камень и камень, да железная коробка кабины. Ну, или сопьется, или с ума спятит…

Сара подтвердила слова мужа:

– Ужасно, как много пьяных у нас по ночам. В Харлеме, где негры, ночью хоть и не ходить. Затащат, и что хотят, то и сделают…

– Свобода, – тяжело вздыхая и напяливая на плечи рыжий пиджак, сказал Мельхиор. – В Харлеме?.. Гм-м… В Харлеме?.. Там, представьте, мадам, негры по ночам бегают с острыми бритвами. Ночью окружат белого: чик! – ему нос и уши отрежут. Поди, ищи, кто это сделал? Все негры одинаковые…

– В ресторанах, у дамских уборных, караулят, – сказала Сара. – Какая дамочка одна, без кавалера, подойдут, схватят и унесут. Если, когда, мадмуазель, придется вам пойти, непременно чтобы кавалер вас сопровождал и у двери дождался, а то чистая беда с этими неграми. Такой уж город Нью-Йорк… Больших возможностей город… Ну, да сами увидите…

Мельхиор закрыл шкафы и стал гасить электричество. Февралевы и Лиза вышли из мастерской.

В коридоре бил в глаза яркий свет.

У лифтовой сетки растворилась крашеная под бронзу железная решетка. Из кабинки вышел лифтовый служащий с зеленовато-бледным лицом и шалыми, тусклыми глазами. Он выпустил даму.

Лиза испуганно прошла мимо.

«Сумасшедший», – подумала она…

Лиза очень понравилась Саре. Ее щепетильная честность при расчетах умиляла хозяйку:

– Этой девочке, – говорила Сара Мельхиору, – можно миллион долларов доверить, ни один пенс не пристанет к ее ручкам. А ручки – чистое золото. И красивы, и талантливы. Мы эту девочку, не спеша, продадим хорошо. Пускай только немножко попривыкнет…

Лизу посылали по магазинам за отделкой, за материей, или срисовать то, что увидит Лиза в других домах, на выставках.

Была ранняя весна, но в тесных улицах она не ощущалась. Только потому, что воздух стал мягче и что на улицах появились девочки с фиалками, а цветочные магазины были полны цветущими азалиями, ландышами, гиацинтами и тюльпанами, Лиза поняла, что и в этот город торговли заглянула весна.

Лиза опасливо пробиралась через толпу. Крепко засели в ее памяти рассказы Сары и Мельхиора о сумасшедших и пьяных в Нью-Йорке, о своеобразных нравах этого города.

Каждый третий человек, кого Лиза встречает на пути, – сумасшедший… Она пугливо присматривалась к прохожим. Вот этот, что идет один и смеется… Не сумасшедший ли он?.. Почему он смеется?.. А тот – развернул во всю ширину огромный лист газеты, стал по середине улицы и читает, мешая прохожим… Промчалась карета скорой помощи, – не сумасшедшего ли провезли в ней?.. Две женщины бегут, размахивая руками… Куда они? Что случилось?..

Толпа становится гуще. Она уже запрудила улицу. Движение автомобилей остановлено. Их сворачивают в боковые улицы, в объезд. У дома, куда шла Лиза, показались каски полицейских. Впереди глухо гомонит толпа. Лиза вошла в толпу.

Цепь полицейских не пускает идти дальше, и как раз туда, куда нужно Лизе. Стоят на возвышениях кинематографические аппараты. Улица впереди пуста, и дальше тоже цепь полицейских и толпа народа.

В окнах домов торчат головы любопытных… На 17-м этаже большого дома, на наружном подоконнике, свесив ноги вниз, сидит молодой человек и кричит что-то полицейским, стоящим под ним. И все смотрят на этого человека с любопытством и точно ждут чего-то. Лиза увидела впереди красивую молодую американку; та показалась ей надежной, и Лиза опросила ее, почему не пускают идти дальше?

Американка, не спуская глаз с сидевшего на подоконнике человека, быстро и оживленно заговорила:

– Подумайте, какой редкостный случай! И как мне повезло: я так удачно попала, к самому началу… Может быть, я все и увижу… Видите вы того человека, что там наверху сидит и кричит? Я все узнала. Это – Джон Вард… Ему 26 лет… Он только что поругался не то с женой, не то с родителями… Я не могла этого точно узнать… Ну, словом, семейная драма. Так он сказал только что, что выбросится из семнадцатого этажа на мостовую. Такой отчаянный. Я думаю: ни одной косточки у него целой не останется… В четыре часа утра, еще все спали в доме, он забаррикадировал двери своей комнаты и вылез в окно. Мне об этом сказала молочница; я мигом оделась и побежала смотреть, как это будет… Полиция очистила улицу. И хорошо сделала. Подумайте, если такой здоровенный дядя вам на голову свалится; я думаю, в лепешку расшибет…

Лиза не верила ни глазам своим, ни ушам:

– Но, неужели, это правда? Неужели, так-таки нельзя ему помешать в безумном его намерении? Нельзя спасти его?..

Стройная девушка, красивая, как большинство американок, с холодными зеленоватыми глазами, хорошо одетая, с книгой подмышкой, вмешалась в разговор. Любопытными, восторженными глазами смотрела она на подоконник:

– Как можно мешать, мисс! Он свободен. Жизнь – его, и принадлежит только ему. Я сама слышала, и пяти минут не прошло с тех пор, как он громко, на всю улицу, кричал: «Леди и джентльмены. Я угнетен семейной жизнью и решил покончить с собой. Я выкурю папиросу и кинусь на мостовую. Прошу посторониться»… Вот, и опять он что-то кричит…

В толпе кругом Лизы заговорили:

– Все это блеф!.. Никогда он не кинется. Я готов держать пари.

– Конечно, не кинется. Он уже с десяток папирос выкурил, и бросал только окурки, а сам сидит и сидит. Ногами болтает…

– Просто – бахвал!..

– Трус…

– Полиция боится двери ломать, чтобы схватить его сзади из комнаты…

– Раз он обещал кинуться, он должен кинуться, – сказал пожилой американец. – У меня шея заболела смотреть на него…

– Кинематограф приехал, сколько беспокойства. Расходов… Как же не кинуться? Он должен кинуться…

– А какой это будет интересный номер в недельном обозрении, и можно будет еще пустить его «à ralenti»[68], чтобы видеть его лицо, когда он будет лететь вниз, – сказала та американка, к которой первой обратилась Лиза. – Я всю неделю буду ходить. Такие вещи, как убивает себя человек, не часто приходится видеть…