Во времена Николая III - Борис Юрьев

Михаил мог обойтись, стоящей в углу барной стойки, давно заприметившейся банкой сока манго, которая могла заменить ему обед, но согласился, за компанию, отобедать с шефом. Особенно его прельстила фраза «культурно отдохнуть». Под словами «культурно отдохнуть» Михаил представлял себя, развалившегося в мягком кресле с вытянутыми ногами, лежащими на подставке, то есть, в обычном виде, в квартире шефа, после приема кофе. Отвергнув институтскую столовую, друзья по несчастью, не солоно хлебавши, пошли искать лучшей доли. На крыльце института порывистый ветер обжёг щёки и колени. Запахнувшись воротником полушубка и вдыхая морозный воздух, Сема остановился на крыльце подъезда. По слипшимся и заиндевевшим волосам в носу легко определялась температура, зашкалившая, далеко за минус двадцать. Шеф поднял голову и, смотря на ослепительное солнце, застыл, рассуждая, долго ли быть зиме.

– Поэты-футуристы времён Маяковского сочиняли интересные стихи,– сообщил он и, чтобы подкрепить свои слова делом, продекламировал:

Подставляя соответствующие места под порывы ветра, сотрудники института добрались до нужного дома. В квартире, сняв пальто и включив свет в гостиной, Семён Михайлович заторопился на кухню. Михаил обратил внимание на появившуюся на стене новую картину, но не стал торопить события, решив рассмотреть её после того, как останется один. Он прошел мимо рабочего стола, дотронувшись до спинки стоявшего посреди комнаты крутящегося кресла, и занял своё любимое место в мягком кресле, стоявшим у окна, с видом на растущее во дворе могучее дерево, ствол которого возвышался над строением дома. Отсюда, из квартиры, воздух и ветер не представлялись ледяными и злыми, а казались весьма деликатными. Сдуваемые с подоконника снежинки вместе с колыхающимися, падающими с неба, снежинками падали на землю. Михаил, отдавая должное воспетым поэтом красотам зимы, сочетавшим мороз и солнце, день чудесный, весьма своеобразно относился к холодному периоду, воспринимая его, как неизбежность. Он считал себя адаптированным человеком к местным условиям, c ярко выраженными сезонами года, характеризующимися дождями весной и осенью, теплым летом и холодной зимой, с устойчивым снежным покровом. В душе, он тяготел к лету и любил смотреть на зиму через телевизор, когда можно было с упоением рассматривать падающие снежинки, их великолепные узоры и снежные кружева на деревьях, интересные профессионалам – кружевницам, черпающим вдохновение для создания вологодских и оренбуржских пуховых платков. Считая себя выходцем с юга, он предочитал более приятным вдыхать аромат благоухающих роз, чем морозный воздух.

Отметив разницу между тем, что мы хотим и имеем, он перешел от отличий в чувствах к поступкам. Действия Семёна Михайловича, демонстрирующего два часа назад на совещании у директора жизнедеятельного пионера Петю, подымающего перед выступлением руку и энергично вскакивающего со стула, никак не вязались с приглушенной обстановкой в комнате и нижним подсветом настольных ламп, имеющих успокаивающие голубые абажуры. Брошенный взгляд остановился на противоположной стене, на которой, вместо прежней картины, изображающей осень в городском парке, в золотой раме висел портрет офицера высшего ранга в золотых эполетах на плечах и боевыми наградами на груди. Бравые усы, поднятые к верху, бакенбарды, дань моде и времени, весьма подходили к удлинённому лицу. Несомненно, работа художника, выполненная в прошлом веке, могла украсить не только холостяцкую квартиру, но и любую галерею мира. Что ещё хранится в запасниках у хозяина дома? – спросил себя Михаил и, как обычно, оставил вопрос без ответа, переадресовав его на ближайшую перспективу. Он встал и подошел поближе к картине. Стоящий посреди комнаты стол не позволил приблизиться вплотную, но расстояние не мешало внимательно рассмотреть портрет. Горделивая, вернее величественная поза, говорила о достижениях, достигнутых генералом. Пронзительный взгляд указывал на волевые качества. Блеск живых глаз и лёгкая улыбка, передававшие главные черты многовекового рода Невыездных, указывали на способность осуществить нечто необыкновенное, разумное и благое. Чем больше вглядывался Михаил в висящий портрет, тем больше находил в нем сходство с Семёном Михайловичем. Выражение лица, черты почтенного генерала, написанные масляными красками в прошлом веке, по существу были копией родственника, проживающего в данной квартире. Семён Михайлович, вернувшийся в комнату из кухни, застал Михаила за отгадкой отличий между праправнуком и предком. Он поставил кофейник на стол и присоединился к рассмотрению холста.

– Портрет очень похож на вас,– сказал Михаил, обернувшись к шефу.

– Многие подчеркивают сходство. Перед вами мой прапрадедушка,– степенно, с явным уважением к прародителю, ответил Семён Михайлович.

– Когда писался портрет?

– В 1812 году, после возвращения победителей на родину, из Франции.

– Кем служил ваш прадедушка?

– Он отвечал за переписку императора и почтовую службу в России. Его должность в переводе на современный язык, несмотря на разницу между сложным управлением почтовыми каретами и службами телекоммуникаций, соответствовала теперешнему министру связи. Раньше больше ценился человеческий фактор, а лошадь воспринималась в то время так, как нефть в современном государстве.

Семён Михайлович рукой указал на стул, стоящий у стола, приглашая Михаила присесть. Он разлил кофе, сел, и, отпив глоток, потянулся за бутербродом с колбасой.

– Я заменил картину поздней осени на портрет прадедушки после того, как поговорил с Виктором Ивановичем.

Михаил не задал наводящий вопрос, касающийся зависимости появления портрета прадедушки от директора, посчитав, что приглашение пообедать является прелюдией, за которой последует обсуждение картины, ради которой, собственно, его пригласили в гости.

– Виктор Иванович,– продолжал развивать мысль Семён Михайлович,– является соавтором последнего совместного изобретения. Я ничего не имею против присутствия фамилии директора в научных разработках. Считая его за все ответственным в институте, рассматриваю Виктора Ивановича в качестве надёжного мола в гавани, в которой мы с вами можем спокойно плавать и творить, но я против того, чтобы моё авторское свидетельство попадало к нему и надолго задерживалось. К несчастью, подобное произошло. Получив почтовый конверт, я раскрыл его и обнаружил изобретение директора, посланное в мой адрес. Повертев в руках нежданное послание, я позвонил Виктору Ивановичу и из разговора выяснил, что он получил мое изобретение. Стало быть, он получил мое, а я – его. Мы мирно побеседовали, посетовали на путаницу и решили при встрече обменяться конвертами. На следующий день я зашёл в его кабинет, но попытка оказалась неудачной. Виктор Иванович забыл изобретение дома и предложил оставить ему свое, пообещав принести мое, в ближайшем будущем. Знаю я это ближайшее будущее: оба авторских свидетельства будут лежать у него дома и неизвестно, когда он соизволит вернуть мое. Решение не обрадовало меня. Во время разговора его изобретение лежало в моем портфеле, но я решил, что справедливее будет обменяться ценными бумагами позже. Дома я сел перед вывешенным портретом прадедушки и посовещался с родственником. В частности, спросил, как бы он поступил на моём месте и получил достойный ответ. В последующей встрече я сообщил Виктору Ивановичу, что отослал его изобретение ему по домашнему адресу и попросил выслать в мой адрес мое изобретение. На самом деле я не собирался ничего отсылать. Через неделю я получил долгожданное авторское свидетельство от Виктора Ивановича и мог спокойно рассмотреть его. Виктор Иванович долго ждал моего послания, но не дождался. Я-то знаю, что он не мог его получить. Неотправленные письма не доходят. Об этом говорил ещё мой прапрадедушка. Выстраданный афоризм, вошедший в историю, возник после неоднократных упреков в адрес моего родственника. Семён Михайлович встал и рукой указал в сторону автора афоризма, изображённого на портрете. Крик души бывшего министра связи, не однажды произнесенный в оправдание, услышал и Михаил.