Обещанная медведю - Анна Владимирова

не была исключением.

– Я нашла родню, – вздохнула, подпирая устало щеку и любуясь Даром в одном полотенце. – Оказалось, что часть ее всегда была со мной.

– Я в курсе, – усмехнулся Дар, выставляя тарелки.

– Хорошо, что Горького не оказалось там в тот момент – я бы ему начистила подбородок! – возмутилась я. – Все время был рядом! И молчал! Стой… а ты откуда в курсе?

– Говорил с ним, – уклончиво отозвался Дар. – Ну и не только с ним…

Я дождалась, пока он наложит еды и повернется ко мне, чтобы видеть его лицо:

– Я знаю, что Лара меня обманывала.

– Не только. Она еще и заказала моего отца. – И он поставил передо мной тарелку. – Мы с Давидом раскрутили дело. Граф помог добиться правды, и чтобы в процессе никто не помешал.

Я только хлопнула глазами, застывая от такой страшной правда таким спокойным голосом.

– Она хотела нас разделить… – прошептала изумленно.

– Да. Все просчитала. Вымышленные тетрадки твоей матери, несуществующий дар… Рассчитывала, что ни ты, ни я не сможем быть с этим всем вместе. И на твою тягу к семье тоже рассчитывала. Что ты захочешь быть с ней, под ее защитой…

– Дар, мне так жаль, – прошептала я, все еще не в силах пошевелиться.

– Ром, все нормально, – шагнул он ко мне и усадил к себе на колени, пряча в объятьях. – Посмотри на меня. Все нормально. Это не твоя вина…

– Если бы не мой дар… – И я облизала пересохшие губы.

– Ну и что? Ты его не выбирала и даже не знала о нем. – Дарьяр крепче прижал меня к себе. – Граф убивался, что не следовало ему делиться этим с твоей сестрой, и просил прощения. Он… нормальный, Ром. И очень просил тебя о встрече.

Я прерывисто вздохнула. Это я тоже знала. Ну как… Конечно, он был виноват в том, что у меня больше нет матери. Граф оказался неспособным на сочувствие, в отличие от моего родного отца, и не поступился даже остатками семьи. А для меня значило лишь то, что он никогда по-настоящему не любил мать. Может, все было бы совсем по-другому, уступи он чужому счастью. Но всем нам свойственно ошибаться… Иногда – очень страшно и непоправимо.

– А Лара? – Я обхватила его запястья, чтобы удержаться от обиды и отчаяния.

Нет, я догадалась, зачем я ей. Мне рассказала бабушка – мама моего отца… Я прожила у нее две недели в тишине, неспешных воспоминаниях и бессонных ночах. Бабушка страдала забытьем, но мой приезд взбудоражил ее, и она изо всех сил старалась оставаться со мной при памяти подольше. Бывало, среди ночи проснется и начинает говорить-говорить без умолку, будто боялась не успеть… А три дня назад ее не стало. Я дождалась Давида, высказала ему свое негодование по поводу внезапной родственной связи и уехала.

– Лара сейчас пока что в тюрьме за предумышленное по сговору лиц, – тихо рассказывал Дарьяр. – Скоро будет суд. Все на редкость по справедливости – граф держит слово. Но ему нелегко.

Я заторможено кивнула. Конечно, нелегко. Он так надеялся, что у него осталась дочь… Но какая же ирония!

– Мне жаль, – повернулась я к Дарьяру. – Зато ты будешь править долго и справедливо. А я никому не дам причинить тебе вред.

Дарьяр выдохнул мне на ухо и прижался губами к виску.

Поесть вышло не сразу. Пришлось подогревать. Да и вилку сил держать не осталось – Дар накормил меня, как маленькую, потом уложил спать, но выспаться все равно не дал. Такая она – расплата за беспрецедентное терпение Медведя. Но я и не ворчала, стойко принимая последствия своей свободы. Тем более они были невероятно приятными!

А к вечеру к нам в гости пришли Ян и Шеба. Она была в обычных человеческих вещах, с заплетенными в косы волосами и красивым июльским загаром с веснушками на счастливом лице.

Единственной, с кем я общалась, помимо Дарьяра в этот месяц, была Шеба. Я написала ей о встрече с Санычем и о том, что мне не удалось его удержать. Она долго молчала. Но потом вдруг позвонила. Я как раз ждала мотоцикл из ремонта во Владикавказе. Мы поговорили тогда и о Саныче, и обо мне с ней. Олька не злилась за то, что я уехала, не попрощавшись. Но вот растеряна была – это да. И мне было безумно жаль, что я не могла тогда ее поддержать…

Но нашелся один мужчина, которому было не привыкать держать ее.

Они оба еще робели, глядя на нас у ступеней. Но за руки держались крепко. Ян больше посматривал на меня, опасаясь почему-то осуждения. Мол, увел подругу у друга. Я только улыбнулась и спустилась в объятия Шебы.

– Пошли, поможешь с мясом и вином, – кивнул Дарьяр Яну и увел его в дом, давая возможность нам остаться вдвоем.

Мы так и уселись на диване в обнимку. Дар обставил веранду в мое отсутствие – плетеный стол с креслами и подушками, лампы и горшки с лавандой.

– Хорошо все у вас? – шмыгнула носом Шеба.

– Ага… а у вас?

– Очень хорошо, – прошептала она, будто опасаясь, что вслух о счастье говорить не стоит. – Я не горю больше.

Я отстранилась, изумленно глядя на подругу:

– Ты не говорила.

– Боялась спугнуть, – растеряно посмотрела она на меня. – Не верила. Но, Ром… Я могу без ванны! Без воды! Ходить в сухих вещах тоже могу!

Я расплылась в улыбке:

– Это же здорово! Чего ты боишься?

– Что все испорчу, – состроила она брови трогательным домиком. – Что все вернется – приступы, огонь…

– Оль, даже если и вспыхнешь, Ян знает, что делать, – сжала я ее ладонь. – Он не испугается. Я же видела.

– Не испугается, это точно, – вздохнула она.

– Ну так и не бойся.

– Я стараюсь. Он то же самое говорит.

– Правильно говорит.

– Ром, ну а с сестрой что? – тревожно глянула она на меня.

Я поникла и забралась на диван, поджав под себя ноги.

– Я не знаю, – покачала головой, пялясь на огонь в мангале. – Мне было бы проще, если бы она не делала вид, что хочет вернуть меня…

Я сама не ожидала, что этот спектакль сестры покажется мне таким правдивым и заденет за живое. Как она звонила, беспокоилась, звала и врала, что я ей небезразлична…

– Наверное, гормоны, – пожала я рассеяно плечами и шмыгнула носом.

– Да ладно! – расплылась в улыбке Шеба, но я уже развезла полноценную сырость, и ей снова пришлось обнимать меня: – Ромк, ну ведь я есть. Я всегда буду с тобой…

– Спасибо, – проскулила я. – А я – с тобой.

– Ох, пропажа вернулась! – вдруг раздалось