Состояние свободы - Нил Мукерджи

– Чего мне бояться? Все мы когда-нибудь умрем, – повторила она ранее сказанные слова. – Эта смерть будет более почетной, я останусь бессмертной, мое имя внесут в списки, про меня будут читать мои товарищи. Жизнь людей нашего сорта была ничтожной. Но ты можешь сделать что-то и для своей жизни, нужно лишь перестать быть никем.

Комаров становилось все больше – девушки подходили к реке. Внезапно маска Сони соскользнула.

– Да, может быть, я умру, – сказала она совершенно другим голосом. – Но если я выйду из джунглей, меня точно убьют. Я смогу начать жить заново только после революции.

Казалось, тот пожар, что был в Сони минуту назад, потух. Но Милли уже не могла рассмотреть ее лица в темноте.

Небольшой каменный выступ, по которому пришлось переходить с одной стороны реки на другую, снова превратил их в маленьких девочек: они визжали, притворно кричали от страха упасть в воду и не хотели идти вперед, якобы не видя путь из-за темноты. Но это была всего лишь игра – само детство кончилось.

Ночью Будхува подошел к Милли и сказал:

– Будь осторожна. Они часто заставляют людей вступать в их ряды.

На мгновение Милли не поняла, о чем он, но прежде чем успела отреагировать, Будхува продолжил расспросы:

– Она тебя уговаривала?

– Нет! Ты что, с ума сошел?

– Тебе не следует надолго оставаться в нашей деревне. Надо, чтобы ты поскорее уехала в Мумбаи. Сейчас все больше молодежи уезжают в города, и им сложнее найти новых рекрутов. Мы слышали, что они силой держат у себя какого-то мальчика, который приезжал из школы в Руркеле чтобы навестить семью. Они держат его в лесу и рассказывают о революции, но при этом не дают уйти ни домой, ни в школу. Однажды они и до тебя доберутся…

– Ох нет, ничего такого не было, – поспешила ответить Милли. – Мы просто давно не виделись, и она спрашивала меня про мою жизнь, рассказывала про свою.

– Она говорила тебе что-нибудь о «полицейских осведомителях»?

– О ком?

– Если сегодня кто-нибудь видел, как ты разговариваешь с ней в лесу, то полиция может установить за тобой слежку и будет донимать тебя расспросами.

– Но как полиция могла нас увидеть? Сони сказала, что они настолько боятся партизан, что даже не выходят из своих укрытий.

– Да нет же, тебя мог увидеть кто-то из жителей деревни и донести в полицию на тебя.

Милли была в замешательстве:

– Но… но я думала, что жители деревень на стороне партии. Ты мне сам так сказал, да и Сони говорила так же.

– Понимаешь, все очень сложно. Местное население мечется меж двух огней. Кто-то ведет двойную игру. Это очень опасно, но им… нам приходится выживать. Если нас постоянно видят по одну сторону баррикад, то, если вдруг их противники одержат победу, мы тоже пострадаем. Теперь тебе ясно?

У Милли голова пошла кругом.

– Не пытайся в это вникнуть, – добавил он, успокаивая ее. – Хорошо, что ты скоро отсюда уедешь. Хорошо для тебя и хорошо для нас. Наступают тяжелые времена.

Тон его голоса не позволил Милли сказать что-либо в ответ. Менее чем через неделю она отправилась навстречу новой жизни и новому для нее городу Мумбаи.

Милли ждала ее первая поездка на поезде. Для этого ей нужно было добраться до Ранчи, где она сядет на поезд Хатиа – Нагпур. Ей предстоял целый ряд поездок на автобусе: около двух часов она ехала из своей деревни в Манику, затем около часа ждала другой автобус, на котором нужно было ехать три с половиной часа, чтобы добраться до железнодорожной станции Хатиа в Ранчи. Провожал ее только Будхува. С ними стояли Сабина и еще две девушки. Они вышли в пять часов утра, чтобы встать в очередь и успеть занять места в плацкартном вагоне.

Милли казалось, что посадки ждало бесчисленное множество людей. У нее был билет, но она не представляла, как вообще сможет пробиться сквозь толпу. Тем не менее она беспокоилась больше не о столпотворении, а о более значимых для нее вещах. Она видела Будхуву, который пытался протолкнуться сквозь толпу и принести чай, держа в руке три горячих чашки. Ее сердце стиснулось от жалости и боли. Милли быстро начала прятать лицо, старалась прикрыть его дупаттой[113], но Сабина уже успела заметить, как наполнились слезами ее глаза и задрожали губы.

– Не переживай, – сказала она. – Ты едешь навстречу лучшей жизни. У тебя будет возможность регулярно отправлять деньги домой, довольно много денег.

Лицо Будхувы было в напряжении. Милли заметила, что у него даже выступили капли пота на лбу. Видимо, это было из-за того, что мелкие, будничные дела ему сложнее давались. В то же время его лицо становилось все более невозмутимым, бесстрастным, словно с каждой секундой нарастала защитная реакция против презрения и жалости, с которыми постоянно сталкивается человек, у которого отсутствует какая-нибудь конечность.

Чем меньше времени оставалось до отъезда поезда, тем сосредоточеннее становился Будхува, словно у него внутри был встроен какой-то механизм, подсоединенный к коже лица и закручивающий гайки медленно и уверенно. Хаос и количество людей на платформе и внутри вагона сводили с ума. Из-за давки не только не хватало воздуха, но и становилось опасно: Милли была уверена, что в любую минуту кого-нибудь могут раздавить, затоптать или вытолкнуть из поезда более сильные – те, кто способен сдвинуть человека с места, как легкий глиняный горшочек. Но больше она боялась не за себя, а за Будхуву – как он, имея всего одну руку, сможет удержаться на ногах, стоя на платформе рядом с ее окном, и спокойно провожать взглядом ее поезд? А вдруг его столкнут на рельсы? Как он сможет противостоять огромной толпе людей и не дать толкнуть себя под колеса?

Милли не смогла пробраться к окну из-за огромного числа людей, прижатых к металлическим решеткам и прощающихся с теми, кто пришел их провожать. Эти окна не были окнами в обычном понимании этого слова – скорее закрытые решетками дыры, через которые пробивался свет.

Поезд тронулся с места, так сильно вибрируя и скрипя, что, казалось, ото сна проснулось огромное чудище. Пытался ли Будхува побежать за движущимся составом, чтобы заглянуть в окно и еще раз увидеть ее лицо? А вдруг он споткнется и упадет или его кто-нибудь толкнет? Она была охвачена таким непреодолимым желанием выбежать из медленно набирающего скорость поезда и спрыгнуть обратно на платформу, что закусила мягкий участок ладони зубами так сильно, как только смогла. Женщина, сидевшая напротив нее, начала развязывала сверток, в котором оказалась стопка роти. Позже Милли подумала, что хорошо, что она не видела брата из окна – как бы она потом справилась с воспоминаниями о полном невозмутимости напряженном взгляде, лице, мокром от пота, и полуоткрытом рте, свидетельствующем о легкой одышке?

В вагоне для женщин яблоку негде было упасть. Все спальные места моментально заняли, и кто-то готовил себе постель прямо на полу, расстилая куски материи. Милли пришлось поддерживать беседу с Сабиной и еще двумя девушками. После шести или восьми часов дороги Милли, к собственному удивлению, не чувствовала никакой усталости, даже, наоборот, была общительной и дружелюбной. Как бы она без Сабины справилась с такой долгой поездкой, где вокруг были одни незнакомцы? Сабина была смелой, опытной путешественницей, хорошо ориентирующийся в дороге. Она знала, на каких станциях поезд останавливается на полчаса, знала, где можно выйти и купить чай, пури-алу[114] и самсу, отводила девушек в женские туалеты на станциях. Без нее Милли бы наверняка потерялась или, того хуже, узнала бы, каково это молодой девушке путешествовать в одиночку.