Леонардо да Винчи - Уолтер Айзексон

Леонардо — с его зоркостью, темпераментом и любознательностью — стал образцовым приверженцем этого научного метода. «Обычно разработку этого строгого эмпирического подхода приписывают Галилею, который родился на 112 лет позже Леонардо, и его же часто называют отцом современной науки, — писал историк Фритьоф Капра. — Но можно не сомневаться, что точно такая же честь выпала бы Леонардо да Винчи, если бы он при жизни опубликовал свои научные сочинения или если бы его рукописи получили широкую известность вскоре после его смерти»[318].

На мой взгляд, это все-таки преувеличение. Леонардо не изобретал научный метод (как не изобретали его ни Аристотель, ни Альхазен, ни Галилей, ни Бэкон). Однако его поразительная способность вести диалог между экспериментом и теорией как нельзя лучше продемонстрировала, что острая наблюдательность, фанатичная любознательность, тяга к экспериментам, стремление оспаривать догму и умение улавливать закономерности, существующие в самых разных областях, порой приводят к огромным скачкам в осмыслении мира.

Выводя из своих наблюдений за природой теоретические законы, Леонардо не располагал тем абстрактно-математическим инструментарием, каким позднее пользовались Коперник, Галилей и Ньютон. Зато он опирался на более простой метод: подмечал в природе некие принципы, а потом путем аналогий переходил к теориям. Обладая острейшей наблюдательностью и интересуясь сразу множеством областей, он улавливал повторяющиеся мотивы. Как заметил философ Мишель Фуко, «протонаука» в эпоху Леонардо опиралась на подобия и аналогии[319].

Интуитивно ощущая, что вся природа едина, Леонардо жадно подмечал и фиксировал на бумаге связи между самыми разными явлениями. «Он постоянно искал первичные, повторяющиеся, органичные формы и, глядя, например, на сердце с расходящейся от него сетью вен, мысленно видел и сразу рисовал рядом семя, дающее побеги, — писал Адам Гопник. — Рассматривая локоны на голове прекрасной женщины, он одновременно представлял себе бурлящие потоки воды»[320]. Нарисованное им дитя в утробе смутно напоминает растительный плод или семя в оболочке.

Изобретая музыкальные инструменты, он проводил аналогии между устройством человеческой гортани и продольной флейты. Участвуя в конкурсе архитекторов и проектируя башню для миланского собора, Леонардо сравнил зодчих с врачами, и в этом сравнении отразилась, пожалуй, основополагающая для его искусства и науки аналогия — между физическим миром, окружающим нас, и строением человеческого тела. Рассекая руку или ногу и зарисовывая мышцы и сухожилия, Леонардо рядом рисовал канаты и рычаги.

Мы уже видели пример такого зрительно-ассоциативного ряда на «тематическом листе», где Леонардо указывал на сходство между ветвистым деревом и артериями в человеческом организме. Сходное устройство он усмотрел и в реках с притоками. «Все ветви дерева на любой его высоте вместе равны по толщине основному стволу, — записал он в другом месте. — Все притоки реки в любом месте ее течения, если они текут с равной быстротой, равны по ширине основному руслу»[321]. Это заключение до сих пор носит название «правило да Винчи», и оно оказалось верным для тех случаев, когда ветви не очень велики: сумма площадей поперечного сечения всех ветвей выше точки разветвления действительно равняется площади поперечного сечения ствола или основной ветви непосредственно под точкой разветвления[322].

Леонардо вывел еще одну общую закономерность: свет, звук и многократные отражения, вызванные ударом молотка, расходятся лучеобразно, часто волнами. Подобным же образом ведут себя линии, образованные железными опилками под действием магнита. В одной из тетрадей он поместил в столбик маленькие рисунки, показывавшие, как изменяется интенсивность каждого из этих физических явлений. Он даже нарисовал, что происходит, когда эти волны наталкиваются на дырочку в стене: предвосхитив работы нидерландского физика Христиана Гюйгенса, жившего почти двумя столетиями позже, Леонардо показал дифракцию волн, проходящих через отверстие[323]. Волновая механика представляла для него лишь поверхностный интерес, но даже здесь он мимоходом сделал блестящее открытие.

Связи, которые Леонардо устанавливал между различными областями знания, служили ему ориентирами для новых исследований. Например, сходство водоворотов с завихрениями воздушных потоков становилось отправной точкой для наблюдения за птичьим полетом. «Для того чтобы дать истинную науку о движении птиц в воздухе, — писал он, — необходимо дать сначала науку о ветрах, которую докажем посредством движения воды»[324]. Однако закономерности, которые улавливал Леонардо, были для него не просто полезными ориентирами и подсказками. Он видел в них подтверждение важнейших истин, доказательство прекрасного единства природы.

В придачу к врожденному умению выявлять общие принципы в разных областях знания, Леонардо отточил еще два качества, которые очень помогали ему в занятиях наукой, — всеядное, чуть ли не маниакальное любопытство и острую, порой почти невероятную наблюдательность. Как и многое в жизни Леонардо, они были тесно связаны друг с другом. Человек, который вносит в список текущих дел пункт «Опиши язык дятла», явно с избытком наделен и любопытством, и цепким, острым зрением.

Как и в Эйнштейне, любопытство в нем часто пробуждали явления, о которых большинство людей старше десяти лет просто перестают задумываться: почему небо голубое? Как образуются облака? Почему мы видим только по прямой? Что такое зевота? Эйнштейн говорил, что его занимали вопросы, которые другим казались слишком скучными, потому что в детстве он поздно научился разговаривать. В случае Леонардо повышенная любознательность, возможно, объяснялась тем, что в раннем детстве он полюбил природу, но при этом ему не забили голову готовой школьной премудростью.

Среди других занимавших Леонардо вопросов, которые он занес в записные книжки, были и более широкие темы, требовавшие серьезных наблюдений и исследований. «Какой нерв заставляет глаз двигаться, так что движение одного глаза приводит в движение и второй?» «Опиши человека с самого начала его жизни в утробе матери»[325]. А в той же записи, где сказано о языке дятла, он напоминает себе, что нужно также описать «челюсть крокодила» и «плаценту теленка». Эти задачи требовали кропотливой работы[326].