Одиссея батьки Махно - Сергей Мосияш

— Не объелись, я уверен, без согласования с Москвой Раковский не посмел бы выпустить такой декрет.

— Так у нас же вся армия разбежится, она же на три четверти из крестьян. Надо что-то делать. Как я буду крестьянам в глаза смотреть?

— Я думаю, Нестор, надо собрать съезд повстанцев, рабочих и крестьян. И пусть они, а не мы с тобой, дают оценку действиям правительства Раковского. И если ты публично на съезде отмежуешься от такой земельной политики, наша армия, наоборот, будет увеличиваться (Белаш усмехнулся) даже за счёт той же Красной Армии.

— Не хотелось бы пока ссориться с большевиками, худо-бедно, а оружие и патроны подбрасывают, даже вот бронепоезд подарили. У Деникина-то и рожна на выпросишь.

— А что если нам, Нестор Иванович, в знак дружбы отправить пару хлебных эшелонов Москве и Питеру. Ну те, которые мы отбили у белых?

— Но там один с хлебом, другой с сахаром.

— Ну и что? Сахар тоже ценный продукт.

— Аты знаешь, Виктор, это мысль, — повеселел Махно. — Москве от нас хлеб с сахаром, а Раковскому от съезда шило в задницу. Действуй.

II съезд повстанцев, рабочих и крестьянских Советов открылся 12 февраля в Гуляйполе. В его работе участвовало 245 делегатов от 35 волостей. Нестору было предложено стать председателем съезда, но он попросил не избирать его:

— Товарищи, мне всё время надо будет отлучаться на фронт, там почти беспрерывно идут бои с белоказаками. Убедительно прошу отставить мою кандидатуру.

Председателем избрали Щуся. Хотя в штабе рассчитывали, что съезд продлится не более двух дней (не то время, чтоб долго заседать), но у людей столько накопилось обид и вопросов, что кое-как уложились в пять.

Основной докладчик Лавров, возглавлявший делегацию, ездившую в Харьков для встречи с Временным правительством, сообщил съезду, что не только председатель Раковский, но и ни один комиссар не пожелал принять делегацию.

Такое неуважение к повстанческо-крестьянскому движению так возмутило съезд, что почти в каждом выступлении ставился вопрос: откуда взялось это правительство? Кто его избирал? Что это за народные комиссары, не пожелавшие принять посланцев народа?

Выступившему большевику Карпенко, пытавшемуся встать на защиту своей партии, почти не давали говорить.

Один из делегатов, только что побывавший в России, рассказал о крестьянских волнениях, вызванных земельной политикой коммунистов, подло обманувших народ.

Третий день работы съезда начался с выступления Веретельникова, рассказавшего о зарождении повстанчества на гуляйпольщине, о роли в этом Нестора Махно и Феодосия Щуся. Заканчивая свою речь, Веретельников объявил:

«Слово предоставляется батьке Махно», даже не испросив его согласия.

Зал приветствовал его аплодисментами. Махно посвятил своё выступление роли анархистов в революции, в свержении Временного правительства Керенского. Наконец, рассказал об узурпации власти большевиками, разгромившими организации анархистов и левых эсеров, не согласных с ними по крестьянскому вопросу. Закончил батька свою речь призывом:

— ... Однако уже недолго народ будет терпеть молчаливо и безропотно партийное иго большевиков. Товарищи повстанцы! Я призываю вас к единению, ибо в единении залог победы Революции над теми, кто стремится её задушить. Если товарищи большевики идут из Великороссии на Украину помочь нам в тяжкой борьбе с контрреволюцией, мы говорим им: «Добро пожаловать, дорогие-братья!» Но если они идут сюда с целью монополизировать Украину, мы скажем им: «Руки прочь!» Мы сами сумеем поднять на высоту освобождение трудового крестьянства, сами сумеем устроить себе новую жизнь, где не будет панов, рабов, угнетённых и угнетателей.

Зал, выслушавший речь батьки в полнейшей тишине, не смея даже кашлянуть, взорвался аплодисментами.

Сразу после выступления Махно отправился на фронт, шепнув председателю: «Там беляки бронепоезд подкатили. Надо бодрить хлопцев».

До Пологов Махно домчался на тачанке с Лютым и Лепетченко. Там отыскал у пакгауза Дерменжи.

— Ну что, матрос, с «Потёмкиным» управился, а тут с бронепоездом не сладишь.

— Было б чем, Нестор Иванович. Пушкой бы, так снарядов нет.

— Надо хитростью, смекалкой брать.

— Какой? Видите, он пулемётами, гад, режет, к нему не подойти. Патронов, видно, гора у него.

— Антанта. Что ты хотел? Богатые сволочи. Надо помозговать, как к нему подобраться. Пулемёты-то вблизи не смогут поражать?

— Конечно.

— Может, ночи дождаться, — сказал Лепетченко.

— Ночью он либо укатится к Бердянску, либо дождётся пехоты. Надо сделать так, чтобы он вошёл на станцию, а отсюда уже не вышел.

— Как это?

— А так. Чеши на вокзал, найди коменданта, скажи ему, пусть выбросит большой белый флаг. Скажи, что я приказал. Вроде мы капитулируем. Саша, ты к стрелочнику, пусть примет его на первый путь, прямо к вокзалу. Сам проследи. И как только бронепоезд пройдёт, стрелку переведите на этот тупик к пакгаузу. Понял?

— Ясно, — усмехнулся Лепетченко. — А потом что?

— Нам важно, чтоб он уже не ушёл отсюда. Свяжитесь со стрелочником северного выезда, чтобы и он первый путь перевёл на тупик. И всё. Бронепоезд у нас в кармане.

— Ну, батя, ну, Нестор Иванович, — покрутил восхищённо головой Лепетченко. — Придумал же.

Когда адъютанты убежали, Махно заговорил с Дерменжи:

— Значит, так, матрос, дай команду, чтоб все исчезли, затаились. Нечего под пули лбы высовывать. Будем действовать так. Я с вокзала, ты тут от пакгауза. Если у меня там сорвётся, и он, двинувшись на выход, заедет сюда. Ты действуй. Не зевай. Гранаты есть?

— Парочку найдём. Но, Нестор Иванович, в бойницу попасть будет трудно, да и, боюсь, не проскочит граната через щель.

— Да. Пожалуй, ты прав. — Нестор на несколько мгновений задумался. — Тогда сделаем так... Будем их выкуривать.

— Как?

— Очень просто. У тебя есть хлопцы в ватниках?

Пусть пожертвует один, скажешь, я потом ему полушубок достану. Вату всю вытрясите и горящую суйте бронепоезду во все щели. Её тушить трудно, а без воды и невозможно.

Впрочем, возможно, я с ним у вокзала управлюсь, тогда и твой пакгауз не понадобится. Но готовым будь. Дай мне с дюжину отчаянных парней, сильных, крепких, не таких, как я. И каждому обязательно пистолет или наган и нож.

С юности жил в душе Нестора актёр. Из-за малого роста и тщедушности его не хотели записывать в самодеятельность. Уговорил, умолил. Приняли. Но роли давали крохотные, то мальчишек, то девчонок. А ему так мечталось сыграть главную. И вот приспело время. Сам и драматург, сам и исполнитель: то штабс-капитан, то невеста на свадьбе. А теперь вот и начальник станции. Хорошая роль и опасная.