На грани серьёзного - Дарья Сойфер

Папа уже выскочил на лестничную клетку.

– Что-то случилось? – Он испуганно заглянул дочери в лицо. – Ты даже не позвонила! Мать бы приготовила что-нибудь…

– Потому и не позвонила. Чтобы она не напрягалась, – Кира выпустила кота, который, брезгливо наступая на кончики лап, пошел в комнату, шарахаясь от каждого предмета мебели.

– Перестань, ей в радость, – отмахнулся Геннадий Петрович.

Кира чмокнула небритую щеку. Постарел. Опять курит какую-то дрянь и ест воблу. Врачи же просили быть аккуратнее с соленым! Почки слабые. А он – воблу.

– Мама-то где?

– На даче. Я ж говорю: надо было звонить.

– На даче? – Кира застыла, не веря своим ушам. – А что она там делает? Конец октября! Холод дикий, скоро стемнеет!

– Розы поехала укрывать. Завтра, говорит, заморозки. И морковь еще не всю перевезла.

– Пап, ты что, отпустил ее одну?

– Ну, я устал вчера с работы… Спина что-то… – отец поморщился, растирая поясницу. – Она велела мне дома лежать.

Кира стиснула зубы, чтобы не наговорить лишнего. Родной человек, все-таки.

– Ты даже ее не отвез?

– Так у рейсового автобуса новая остановка. Там метров двести идти, всего ничего. Она каждые выходные ездит. Да ты раздевайся, она вчера котлет накрутила. Погреешь.

– Дай ключи.

– Какие ключи? – искренне удивился Геннадий Петрович.

– От машины. Поеду, заберу маму.

– Ты только аккуратнее, у нее сцепление барахлит. Сразу не выжимай, а…

– У тебя жена корячится с розами! И морковь на своем горбу попрет! А ты – про сцепление?

– А чего ты меня учишь? – взвился Геннадий Петрович. – Если ей охота розы разводить, пусть разводит. А у меня выходные. Она все равно целыми днями дома отдыхает. Приехала она, учить меня будет!

Кира поспешила вниз, раздосадованно хлопнув дверью. Да, это ее отец. Научил ее играть в хоккей, чинить машины. Купил ей первый компьютер. Но как могла ее мама, умнейшая женщина, математик, бросить карьеру ради этого человека?! Ради этого жуткого эгоиста! И пусть Эрик последний козел, даже он открывал перед Кирой дверь, кормил в кафе и притащил телефон, стоило ей на день пропасть с радаров. А этот сидит в тепле и грызет воблу, пока мама гробит себя на этой чертовой даче…

Еще пяти не было, а над городом уже сгустились сизые, промозглые сумерки. Кира ехала по памяти: на этой трассе она как раз училась водить. Знакомый поворот, выбоины, которые надо филигранно обогнуть, чтобы не встрять здесь до первых морозов. И покосившиеся ворота садового товарищества «Баргузин». Громкое название для ровных восьмисоточных плантаций с одинаковыми щитовыми домиками и одним и тем же набором плодовых деревьев. Папе на заводе выдали.

Для москвичей дача стала местом отдыха на выходных. Для нижегородских – осталась дополнительным источником пропитания. Земля здесь работала: ее пахали, рыхлили, удобряли, набивали закрома соленьями, вареньями и корнеплодами. Все свое – девиз хорошей жены.

В семье Скворцовых сельскохозяйственные обязанности, как, впрочем, и все прочие домашние дела, легли на узкие плечи Норы Альбертовны. Над родной землей клубился дым, мама что-то жгла в старой ржавой бочке. Наверное, деревья обрезала. Едва завидев мужнину машину, бросилась к калитке.

– Гена, ты чего?… Кирюша?! Ты как здесь?!

Заохала, заворчала.

– Голодная? – стиснула заблудшее дитя в жилистых объятиях, заглянула в глаза. – Похудела как… Что-то стряслось, да?

– Не, мам, я просто так.

– Как же, будешь ты мне рассказывать, – Нора Альбертовна покачала головой. – Котлеты-то нашла? Сейчас приедем, картошки начищу. В этом году крупная, белая… У Любаши брала на посадку.

Новые седые пряди, новые морщины. Если кто и похудел, то Нора Альбертовна. И чем стройнее она становилась, тем больше слоев одежды поддевала. Две кофты, старая дутая жилетка, сапоги с шерстяными вставками… И тонкая, увядающая шея утопала в многочисленных воротниках, как черепаха в панцире.

– Мам, посиди, – попросила Кира. – Давай я доделаю.

– Да ну брось, тут всего ничего осталось. Вон тот куст. Желтая, чайная. Знаешь, какая красивая? Жалко, ты не успела, уже все отцвело. А еще тетя Фая передала красную. Пока только деточка, но, говорит, каждый цветок сантиметров десять. Ты сядь, сядь. Ты все равно никогда не любила копаться в клумбах. И одежда городская, порвешь. Я лапник из леса натаскала, вон, штаны придется штопать.

– Мамуль, да брось ты это, в самом деле! – Кира нагнулась и принялась укладывать ветки.

– Аккуратнее! Не сломай мне…

– Мам! Иди сядь!

Нора Альбертовна послушно побрела на грубо сколоченную скамейку, пока Кира укрывала последнюю клумбу.

– Сколько можно так себя мучить? – отчитывала она маму. – Ты посмотри! Здесь места свободного нет! Опять ползала и полола все лето?

– Да мне в удовольствие…

– А колени?

– Кир, мне это нравится. У каждого свое, понимаешь? Тебе вот стендап нравится. Я же тебя не осуждаю! Живи как хочешь. А я люблю ковыряться в земле. Смотрю, как все растет. Здесь все создано моими руками, и я этим горжусь. Или мне надо сидеть дома и вязать?

– Папа мог бы помочь…

– Зачем мне его заставлять? Мне тут одной нравится. В тишине.

Кира замерла, всматриваясь в лицо матери. Может, это и правда ее убежище? Может, ей приходится заниматься грядками, только чтобы не видеть лицо постылого мужа?

– И не надо смотреть на меня, как на мученицу! – возмутилась Нора Альбертовна и встала. – Бери с крыльца мешок моркови, и поедем домой. Отец уже, наверное, голодный.

Кира загрузила багажник, усадила маму и бросила последний взгляд на дачные угодья. Стало совсем темно, начал накрапывать мелкий колючий дождь. Пахло костром и влажной землей. Пожалуй, она тоже согласилась бы копаться в этих бесконечных грядках, если бы это навсегда стерло из ее памяти Эрика Саакяна.

Кира действовала отцу на нервы уже неделю. Навестила брата и племянника, заглянула на грибной суп к тете Фае, а остальное время прочно и безвылазно торчала дома, рассылая резюме. Звонили почему-то только те, кто предлагал зарплату в конверте или продажи. С крошечным окладом и мифическими премиями по итогам работы.

Каждый вечер отец приходил с завода, тихо спрашивал у жены:

– Кирюха дома?

Та что-то шептала в ответ, накрывала ужин, и отец, едва закинув в себя домашнюю стряпню, без банального «спасибо» удалялся в гараж.

Кира не сомневалась: к капоту Геннадий Петрович даже не притрагивался. Это был показательный демарш. Наверняка припрятал там пиво с воблой, за которую дочь посмела его отчитать.