Помилованные бедой - Эльмира Нетесова

Старик сторож, перекрестившись, сказал:

— Вовсе люд в грехах завяз. Нешто не осталось страху перед Господом? Ить он все зрит и шельму метит…

— Не привелось им покойного ободрать. Ушли с пустыми руками с погоста. А мужик мой видел, как раскиданную могилу в обрат закидали упокойники. Сделали все как было, а чуть рассвет проявился, они будто растаяли.

— Глюки у твоего старика! Упокойники не могут могилу закидать. Где им лопаты взять?

— Руками забросали, сказывал.

— Ох и перебрал мужик! Вона как много прибрехнул. Ну да ты баба не из пугливых. Сама в морге работаешь. Тебя на пугу не взять.

— Ну ладно, не веришь в кладбищенских упокойников, а своим, какие в морге, веришь?

— Какое мне до их дело? — хмыкнул сторож.

— Те и вовсе злыдни, за моим дедом гоняются!

— И небось все, как одна, бабы?

— А ты откуда знаешь?

— Сам своей старухе такое брешу. Как иначе расколешь вас на бутылку?

— Ну, козлы! — оторопела уборщица. И взялась мыть полы в морге.

Леонид Петрович радовался свободным дням. В морге они случались редко, оттого каждым таким днем особо дорожил патологоанатом.

Друзей в городе у этого человека было много. Но по-настоящему легко и раскованно чувствовал себя у Бронникова. Тот не морщился от его шуток, не говорил, что от общения с ним коробит, а от разговора пахнет покойником.

— Лень, а почему тогда ты не остался с Татьяной? Ведь первая твоя любовь! Да и она к тебе была неравнодушна? — сделав кофе Петровичу, спросил Бронников.

— Не по моему плечу то деревце, присмотрелся, понаблюдал, понял и убежал, пока не поздно. Чтоб не завязнуть и не заблудиться.

— Хорошая девчонка была! Зря ты от нее отказался, ее, сам знаешь, тут же окрутили. И живет счастливо, не зная горя…

— Я ей плохого не желал. Но ты знаешь, кто отец Татьяны? Офицер госбезопасности!

— Ну и хрен с ним! Тебе не с ним жить! — удивился Юрий Гаврилович и спросил: — Тебе чего было бояться?

— У меня и дед и бабуля ими расстреляны!

— Сколько лет прошло? Давно пора забыть!

— Может быть, ты прав. Но мне память покоя не дает. Нет, я не видел, как они погибли. Я еще не родился. Отец рассказывал. Он тогда подростком был. Спрятался в шкафу. С сестренкой в прятки играли. Родители им не мешали и не бранили за игры. Всех троих уложили гости. И сестру… Ей шесть лет было. Какой там суд? Спросили документы, родители показали. Забрали паспорта и метрики. Самих одной очередью уложили. Одно сказали еще живым: «На заграницу шпионите, контра проклятая!» В Польше сестра деда жила. С ней переписывались. О каком шпионаже говорить, если все простыми людьми были!

— Это когда случилось… Татьяна-то при чем?

— Юр! Не надо! Я уже год встречался с ней. А тут ляпнул про деда с бабкой. Обругал чекистов и сказал, что когда-нибудь они за свое поплатятся! А я порадуюсь. Вот тут-то и проявилась Таня, Руку вырвала и по морде влепила, сказала, мол, жаль, что не всех убрали. Меньше было бы на земле дураков. Что и тогда, и теперь никого без причины не убили. Да только кто признается, что его родственники были негодяями? Все своих защищают и выгораживают, обливая грязью настоящих людей. Что, если б они были живы… Я уже не стал слушать. У нее на губах появилась пена. Что толку с ней говорить? Какие отношения могли быть дальше? Мы перестали здороваться. И я возненавидел ее.

— Ты после того разговора не видел Татьяну?

— Много раз. Но всегда отворачивался при встрече.

— Лень, а когда в последний раз виделся?

— В прошлом году. Уже в морге.

— Она умерла?

— Да, где-то осенью. Ее муж с сыном привезли.

— Отчего так рано?

— Рак. Она долго мучилась. Очень изменилась внешне. Высохла в щепку. Муж говорил, что Татьяна в последние месяцы почти не ела. Ну да это закономерно: язва желудка преобразовалась в раковую опухоль. Хватились поздно, слишком обширна площадь поражения.

— А все же жаль, красивая была девчонка! — вспомнил Бронников и продолжил: — Я виделся с ней на юбилейном вечере в институте. Ты зря тогда не пришел.

— Из-за нее! — покраснел Сидоров.

— Мы с Татьяной о тебе много говорили. Все она поняла, повзрослев. И очень жалела, что обидела тебя. Все хотела извиниться за глупую молодость, да никак не получалось. Пожалела о поспешном замужестве и сказала, что никогда не была счастлива. Лишь играла, натягивая на себя маску беспечности. А тебя, первого, всегда помнила. Но вернуть так и не смогла.

— Не надо, Юр! Об этой дружбе я никогда не вспоминал и не простил бы ей сказанное. Жизнь может многое изменить в человеке, но не убеждения — они всегда остаются с нами. И я, честно говоря, никогда не жалел о том, что порвал отношения с Татьяной.

— Упрямый ты, Лень!

— Ты это к чему?

— Даже мертвую не простил. Я считал тебя отходчивым.

— Не всем и не все в этой жизни простить можно.

— Нет, я не засоряю память злом. Хреновый багаж, жить мешает. Случается, и мне достается. Дома от своих, на работе от больных. Да и друзья, сам знаешь, сколько раз подводили.

Тайка надо мной хохочет. Говорит, что своим подругам такое не простила б. Вот и напоминаю ей, где я работаю. Здесь на каждом шагу прощать надо.

— Прощение не прощание. Ко мне, сам знаешь, поступают уже с финиша. Когда дальше спешить некуда. Иногда привозят тех, что даже здороваться гнушались со мной при жизни, отворачивались высокомерно, называли трупной мухой, высмеивали в компаниях. Я все терпел. Знал, застолье заканчивается быстро, а после него наступает тяжелое похмелье — расплата за все ошибки и обиды. Знаешь, как нелепо получилось однажды? Встречал Новый год в хорошей, знакомой семье. Но, как всегда, и туда попала шелудивая псина. Появился сосед, его никто не приглашал, не звал к столу, но таким нахалам приглашения не нужны. Выпил стакан водки, полез, руками достал рыбу, курицу, потом соленья. Ну, нажравшись, стал гостей рассматривать и, увидев меня, заорал: «А я тебя знаю! Ты в морге работаешь. Трупы потрошишь! Верно грю?»

Я отвернулся. Другой бы понял, отвязался. Но этот с плоскостопием на мозги. Долго не может остановиться и дергает меня за руку: «Слышь, а это не твои шестерки на базаре печенью торгуют? Во всем городе в прошлом году ни одной скотины не зарубили, а у вас ливер не переводится. Вот нам, когда зарплату не дают, дома жрать нечего, только картоха и капуста! А у вас всякий день свежина. Голодом не сидите».

Гости от меня поневоле отвернулись. Мне и вовсе терять стало нечего, я и ляпнул: «Таким говном, как ты, не только люди, собаки бродячие побрезгуют». Услышав такой отпор, тот кретин полез в драку. Вышвырнули его в коридор. А через неделю ко мне привезли, на вскрытие. Я сразу узнал насмешника. Он и умер по-дурацки. Сосульку с крыши дома сорвало ветром, мужик под ней проходил и не увидел. Его и достало. Вместе с шапкой пробило башку. На месте уложила сосулька, охнуть не успел.