Волчье правило - Олекса Белобров

Правда, на этой войне часто случались потери: после каждого боевого выхода на Родину отправляли кого-то в цинковом гробу. Других – покалеченных, раненных, контуженных и больных всяческими экзотическими болячками, на которые была удивительно щедра афганская земля, санитарные борта отвозили в Кабул или Ташкент и даже далее – в окружные или центральные госпитали на территории Союза.

Но потери не оказывали значительного влияния на общий настрой и морально-психологический климат войскового соединения. Абсолютное большинство личного состава бригады справедливо считало: идти на боевые и воевать – это престижно, оставаться в ППД было если не позором, то не доставляло удовольствия. Конечно, имели место и другие случаи проявления воинственности (например – Гнус-Иванов, Почтальон Печкин и некоторые другие «выдающиеся» личности из штаба, политотдела, тыла).

Однако они, скорее всего, являлись исключением из правил, и потому пребывали в меньшинстве. В среде солдат и сержантов срочной службы тоже происходили специфические процессы, разыгрывались роли. Кроме обычного распределения по сроку службы срочники делились на несколько категорий. Самой уважаемой когортой были «боевики»: сержанты и солдаты, не вылезающие из боевых. На другом полюсе находилась неуважаемая категория «крыс» (в некоторых подразделениях их называли «чмыри») – из тех, кто почти всегда оставался на базе.

Вот здесь и происходили обычные афганские чудеса – если «дед-чмырь» пытался зашугать кого-то из боевых «шнуров» (молодых солдат), это почти всегда приводило к результатам с точностью до наоборот.

Когорта славных «боевиков», в свою очередь, делилась на две подгруппы: первая, более многочисленная – «цепь» (в некоторых подразделениях – «пехота»), то есть военнослужащие, воевавшие большей частью вне боевой техники, в пешем строю; и «броня» – бойцы, действующие в составе бронегрупп, к которым принадлежали механики-водители и наводчики-операторы.

Как правило, недоразумений между бойцами «цепи» и «брони» практически не возникало, чего нельзя было сказать о перенасыщенных антагонизмом взаимоотношениях «боевиков» с «чмырями»…

Хантер нервничал: с одной стороны, он был доволен оказанным ему доверием, что его, без боевого опыта, назначили старшим передового дозора, хотя оно и понятно – старший лейтенант Денисенко был рядом для помощи и опеки, и в том случае, ежели, не приведи Аллах, замполит обрепежится, «борозду правления» дозором возьмет на себя нештатный командир подразделения, он же Дыня.

Перед глазами Сашки стояло письмо от родителей. Он все-таки отважился и написал родителям, что пошел добровольцем в Афганистан. Ответ не замедлил явиться – отец в письме выписал «дрозда» за то, что не посоветовался ни с родителями, ни с братьями. Строки от мамы все были в следах от слез. Она не упрекала сына за это его по-настоящему мужское решение – добровольно пойти на войну, – в то время как великое множество офицеров откупалось сумасшедшими деньгами, дабы не угодить «за речку».

Мама лишь умоляла, чтобы он был осторожным и внимательным и помнил, что у него есть родители, есть семья и дочурка. В письмах жены, Ядвиги, преобладала боль и тоска солдатки, которая осталась одна с ребенком на руках, в мирной стране, которая официально ни с кем не воевала…

* * *

Александр решительно мотнул головой, откидывая дурные мысли. Все будет хорошо! Все когда-то бывает впервые – именно так учил его дед, старый танкист, прошедший три войны подряд. Выживем!

За весь недолгий период пребывания в Афганистане старший лейтенант Петренко не бывал за пределами гарнизона далее как на десять-пятнадцать километров, да и то на ротных и батальонных учениях. Сейчас он смотрел во все глаза – ему открывался Афганистан, во всей своей красе.

Вправо-влево от дороги теснились кишлаки. Они были наполнены жизнью – там горланили дуканщики, шла бодрая торговля всем, чем только можно, навстречу колонне осторожно пробирались разноцветные барбухайки – грузовики, по-восточному разукрашенные так, что тяжело было узнать в этой пестрой «дискотеке» обычный советский ЗиЛ или КамАЗ.

Западные автобусы «Мерседес» или «Ман» тоже были раскрашены орнаментами растений и удивительных абстракций, замаскированы разноцветными лентами и каким-то тряпьем до такого состояния, что лишь известный всему миру мерсовский треугольник на капоте разоблачал настоящее название транспортного средства. Люди, домашняя птица и животные перевозились барбухайками как внутри так и снаружи – на крыше, гуртом.

Иногда из окошка автобуса выглядывала голова усатого афганца в чалме или пуштунской шапочке-паккуль, или женщина в «бурка» (парандже), и, даже, – рогатая морда барана или козла. Правил дорожного движения здесь не существовало по определению, основное и решающее правило было универсальным: у кого машина больше, тот и «король трассы». Караваны вьючных животных уступали дорогу автомобилям, легковушки – грузовикам, те – легкобронированным бронеобъектам, а легкая броня – только танкам. Посему бригадная колонна, впереди которой уверенно катился танк, беспрепятственно двигалась вперед.

Афганцы по-разному реагировали на появление колонны. Продавцы дуканов зазывно махали руками, приглашая шурави совершить покупки. Другие, особенно – бачата, показывали неприличные жесты: грозили кулаками, имитировали фаллос, проводили рукой поперек горла, показывая на недалекие горные верхушки, дескать, там вас ждет секир-башка.

Когда такие бачи-хулиганы становились совсем уж докучливыми, бойцы без злобы стреляли из автоматов в воздух. И, хотя это не очень пугало пацанят, давно привыкших к выстрелам и войне, но оказывало определенное дисциплинирующее воздействие – они теряли интерес к подобным затеям.

Когда кончились мирные или «договорные» кишлаки, началась зона войны – расстрелянные артиллерией, разбомбленные авиацией, изуродованные гусянками танков, подорванные взрывчаткой кишлаки мрачно лежали как по правую сторону, та и по левую сторону дороги. Зелень буйно прорастала сквозь дырки дувалов, оплетала дома – природа отвоевывала свое у человека.

Без воды иссохли заброшенные поля дехкан, и лишь сорняки активно боролись за место под солнцем. Остатки битой техники свидетельствовали, что кишлаки разрушены за дело – почти на каждом километре вдоль дороги виднелись обгоревшие скелеты БМП и БТР, танков или САУ. В одном месте на склоне горы валялся сбитый и разобранный туземцами вертолет. Кажется, при жизни он назывался Ми-8.

Чаще всего вдоль трассы встречались скелеты транспортных машин – наливников, сухогрузов и бомбовозов: именно так здесь назывались различные типы транспортных автомобилей большой грузоподъемности, в зависимости от предназначения. Большей частью это были КамАЗы, хотя попадались, конечно, почти все образцы советской автотехники, порой встречались и афганские барбухайки.

Печальными напоминаниями о ежедневной жатве войны жались к обочинам нехитрые памятники советским воинам, погибшим на этой дороге. Сашка уже знал, что подобную традицию привезли с собой в начале афганской эпопеи военные автомобилисты из Средне-Азиатского военного округа, позаимствовав ее, в свою очередь, с опасных горных трасс Памира.