Собака мордой вниз - Инна Туголукова

У каждого внутри есть тайный враг, своего рода пятая колонна, готовая атаковать в любую минуту. У одного это почки, у другого печень, у третьего предстательная железа, она же простата. У Сони Образцовой это был язык.

«И черт меня дернул, – каждый раз думала Соня. – Кого он там за что дергает, неизвестно. Каждого за свое. А вот меня точно за язык. И сколько я всего претерпела из-за этой своей говорливости – несть числа. Но с упорством маньяка, с завидным постоянством наступаю все на те же грабли. И они долбят меня рукояткой по толоконному лбу…»

В канун Нового года всех пригласили на корпоративную вечеринку. В их маленькой редакции такое и не снилось. Но теперь Соня работала в компании «Вельтмобил», так что гуляли широко. Тем более что в последнее время дела рванули в гору. Как говорили, благодаря новому генеральному директору Арнольду Вячеславовичу Гусеву.

Арнольд Гусев – ну не бред? При звуках этого имени Соня представляла себе томного брюнета с напомаженными волосами и тонкими усиками, сладострастно стонущего на груди тупой пышнотелой блондинки. Интересно, как его звали в детстве? Арик? Нодик? Соня даже заглянула в энциклопедию личных имен, так, из чистого любопытства. Оказалось, есть варианты: Аря, Нодя и Ноля. Можно только догадываться, какие комплексы развиваются у мальчика с кличкой Ноля.

Вообще Соня вычурных имен не любила, считала, что от них одни неприятности. Безумные родители выпендриваются, а страдают безвинные дети. Например, ее бабушку, простую русскую женщину, назвали Констанция. Так захотел ее отец, советский, между прочим, колхозник. «Откуда у парня испанская грусть», теперь уж никто не узнает. То ли скушал чего-нибудь, то ли всеобщая грамотность подкачала, но только регистраторша в сельсовете, ничтоже сумняшеся, записала ее как Квитанция. Так ей, видимо, было понятнее. Тем более что и фамилия у новорожденной была соответствующая – Овечкина. И после бабушкиной смерти они еще долго бегали по судам, устанавливая факт родственных отношений.

Новый генеральный директор между тем оказался рано облысевшим шатеном с красиво седеющими висками и без усов. Насчет тупой пышнотелой блондинки история пока умалчивала, зато доподлинно было известно, что приехал он покорять Москву из Смоленска, где оставил бывшую жену и все, что нажил непосильным трудом. А поскольку первыми в покоренные города врываются танки, то и Арнольд Гусев попер на столицу железным конем, все сметая на своем пути. И сразу стал притчей во языцех. Со знаком минус, естественно, потому что рядовых сотрудников, как выяснилось, и за людей-то не считал.

Теперь они работали с восьми до двадцати трех, лучились обязательными приветливыми улыбками, ходили, как детдомовские, в одинаковой желтой спецодежде и с карточками на груди, чтобы покупатели точно знали, на кого пожаловаться в случае чего. А шаг влево, шаг вправо или тем паче открытое выражение неудовольствия карались немедленным увольнением.

Между прочим, еще неизвестно, чем Нодя Гусев занимался в Смоленске и что он вообще за… гусь лапчатый. Вот, например, она, Соня, окончила факультет журналистики МГУ. Это вам не кот начихал. А сюда пришла работать исключительно из-за высокой зарплаты. В редакции о таких деньгах она и мечтать не могла, даже если бы сутками бегала высунув язык и печаталась в каждом номере. Но зачем, спрашивается, нужны большие деньги, если их все равно некогда тратить?

Или вот еще один вопрос: к чему, скажите пожалуйста, салону мобильной связи тридцать первого декабря работать до двадцати трех часов, когда все потенциальные покупатели сидят за столом и работают вилками? В надежде, что какой-то идиот вдруг оторвется от своего оливье и побежит, ломая ноги, за новым мобильником? Но, если даже с трудом допустить его гипотетическое существование, что же, остальным, нормальным людям из-за одного идиота встречать Новый год в пути?

Собственно говоря, Соню этот вопрос интересовал чисто теоретически, исключительно из чувства попранной справедливости. Лично у нее тридцать первого декабря был законный выходной. Но вот, например, Нинка Капустина работает в центре Москвы, а живет, между прочим, в Одинцове. Ей каково?

Из-за Нинки-то все и случилось. Во время торжественной части, перед концертом и фуршетом, блистающий лысиной Арнольд Гусев заворожил подданных перспективами развития руководимой им империи «Вельтмобил» и, видимо, опьяненный будущими успехами, демократично предложил всем желающим поделиться с начальством наболевшим, накопившимся, так сказать, на сердце и в других жизненно важных органах.

Вот тут-то Нинка и впилась в нее, как энцефалитный клещ.

– Сонечка! Умоляю! Скажи про тридцать первое!

– Сама скажи.

– Ни за что! – затряслась Нинка. – Я его боюсь! В нем нет ничего человеческого…

– Так что же ты меня на заклание посылаешь?

– Не на заклание, а на подвиг! В твоей жизни всегда есть место подвигу, ты сама говорила. Тебя хлебом не корми – дай только совершить что-нибудь героическое. «Ни дня без поступка!» – вот твой девиз. А у меня личная жизнь рушится…

(«С каким наслаждением я уничтожаю этих тварей!» – приговаривал обычно Даник, давя занавеской жирных, оглушительно жужжащих осенних мух. На старой даче, куда они ездили, когда его жена Полина возвращалась в город, закрывая летний сезон. Соня потом стряхивала засохшие мушиные трупики на пол и заметала веником в совок. На занавесках и оконных стеклах оставались отвратительные следы. Если бы Нинка была мухой, она бы тоже прихлопнула ее недрогнувшей рукой. Но Нинка человек. Хотя жужжит так же невыносимо.)

– Можно мне сказать! – подняла руку Соня, устав слушать Нинкино нытье.

– Пожалуйста! – великодушно позволил Гусев.

– Наш салон на Тверской тридцать первого декабря работает до двадцати трех часов. И вот если я, допустим, живу в Одинцове, что же мне, встречать Новый год в электричке?

Арнольд Вячеславович изящно склонился к микрофону и произнес всего одно слово:

– Да.

Пунцовая от негодования, Соня рухнула на место и сердито воззрилась на Нинку. Но та предусмотрительно опустила очи долу. Зато Козья Морда из президиума просто ела ее глазами.

Козьей Мордой Соня с Нинкой называли свою начальницу – заведующую салоном Ингу Вольдемаровну, сорокалетнюю бесцветную даму, ненавидевшую весь мир вообще и женскую его половину в частности. Как полагали Соня с Нинкой, из-за полной сексуальной невостребованности.

Но тут Гусев что-то тихо сказал ей, и Инга мгновенно сменила маску, словно актер театра ноо, подавшись к нему всем своим тощим телом и преданно заглядывая в лицо. И Соня явственно представила, как задвигался ее копчик, крутя невидимым хвостом.

Во время фуршета Козья Морда бросала на нее многозначительные взгляды, в которых сквозило некое злорадное удовлетворение. Соня даже подумала, уж не распорядился ли бесчеловечный Гусев ее уволить, и вечер был окончательно испорчен.